8 утра. В Красноярской Академии биатлона даже не начался рабочий день, а Валерий Медведцев – главный тренер краевой сборной – уже в кабинете. Правда, ненадолго: через час нужно отлучиться в город по делам, потом опять вернуться на стадион и пробыть там уже до позднего вечера.
— С восьми и допоздна – ваш обычный рабочий день?
– Да, причем выходных практически нет. Зато далеких разъездов немного – это хорошо, в основном нахожусь здесь: много организаторской, бумажной работы. Коллектив тренеров отвечает за каждую группу, а я отвечаю за всех вместе. Хотя «в поле» тоже стараюсь работать – в августе поеду в Салангу с юношами.
— Все-таки тянет практиковать?
– Мой личный опыт – и как спортсмена, и как тренера – приводил к победам. А я считаю, что личный опыт дает тренеру «чуйку». Ты чувствуешь, что нужно спортсмену, потому что сам был в этой шкуре. Понимаешь иногда просто по взгляду, где нужно убрать, а где добавить. Тренер должен быть гибким. Опыт «динозавров», как сказал Паша Ростовцев, слишком консервативный и не всегда позволяет рисковать, вводить новшества в команду. Вот посмотрите на Рафаэля Пуаре – он попробовал работать с белорусами, и, похоже, его методы были восприняты не совсем правильно. Потому что столкнулись две схемы: работа по старинке и современный взгляд.
— Это как?
– Ну по старинке – это сначала большая работа над базой и в августе-сентябре начинаем ускоряться. Сейчас я вижу, что спортсмены показывают лучшие результаты, если мы постоянно работаем над развитием скорости. Иностранцы сегодня предлагают то же самое: скоростная работа почти круглогодично.
Невозможно май-июнь бродить по походам, а потом резко заскоростить. Мы работаем по другой схеме – блоками. С длительной работы восстановился, пошла скоростная, восстановился – и так далее. Чтобы было развитие. Чтобы не было: этот месяц вот так и никак больше. Потому что скорость не прогрессирует, если над ней нет постоянной работы. А сейчас в биатлоне некоторые по полминуты за год сбрасывают!
— К этому моменту все три группы сборной России побывали или находятся в горах – это современное русло?
– Это похоже на эксперименты: в июле поедем в горы. Зачем? Мы же не французы, не немцы, не австрийцы, которые постоянно живут на высоте. Есть физиология организма – он отвечает на горы определенной реакцией. Практики знают, что если горы в июле – побежишь в декабре. А нам пик нужен в феврале.
Реакция организма на горы давно изучена, и это как раз то, что у «динозавров» не отнять – старая школа была сильна спортивной наукой, все было отработано и исследовано. Человек с тех пор не поменялся: сердце, легкие, кровеносные сосуды – все прежнее. И воздействие должно быть то же самое, чтобы добиваться результатов.
— То есть отход от классики вы не приветствуете?
– По функционалке уже объяснил, а в плане горной подготовки – нет. Наша команда будет готовиться в горах по той же схеме, по которой работали в мое время. Хочу посмотреть, как ребята будут выглядеть, сработает или нет. Может быть, на самом деле я не прав, отстал от жизни. Может, уже действительно надо постоянно в горах находиться.
— Николай Загурский говорил, что тот же Ростовцев – далеко не самый талантливый биатлонист своего поколения даже в России, но много добился за счет дисциплины и желания.
– Еще когда я в детском возрасте гонялся, моему тренеру говорили: этот у тебя вообще никакой. Я был мелкий, хрупкий, физически слабый, а рядом такие лоси занимались, талантливые… Мое мнение: человеку дано 100% энергетики – кто-то ее быстро расходует, а кто-то распределяет по годам. Это и карьеры, и жизни касается.
В Ижевске сверстника встречаю, тренировались с ним по юношам, сейчас он уже спился. Подходит пьяный: е-мое, я ж тебе на пятерке три минуты «вваливал», как так? А вот так.
— Человек, который определил вашу карьеру.
– Рано встретил такого. Галина Алексеевна Кулакова. Мы в зимнем лагере тренировались, мне 12 лет было, и она приехала – просто рассказывала про тренировки, про психологию. Зал сидел человек на 400, большинство зевали. А меня тогда как раз и зажгло.
Сейчас просят: проведите встречу с детьми. Иду обязательно – набирается такой же зал, и тоже большинство зевает. Но если хоть один-два человека что-то поняли – уже не зря.
— Кулакова все-таки вас не тренировала.
– Из тренеров точно Михаил Ткаченко. Считаю его вторым отцом. Вообще, он в жизни многому меня научил: от стрельбы до правильного отношения к жизни. Я многим ему обязан – он даже от смерти меня спасал.
Это было время развала Союза. Я заразился клещевым энцефалитом. У нас в Ижевске было много клещей – я снимал их после тренировки и давил ногтем, а, оказывается, ногтевая оболочка более проницаемая, чем кожа. Яды прошли, и я заболел. Без сознания уже лежал – Ткаченко всех на уши поставил, доставал лекарства. Благодаря ему относительно быстро восстановился, даже без последствий.
— Ни разу не были близки к смерти так, как тогда?
– Было. 1989 год. Сборные по биатлону и лыжам вылетают в Вену. Зашли в самолет, Андрей Нипеин говорит стюардессе: посмотрите, обшивка с крыла приподнялась, винтов нет. Та ему: хватит шутить, молодой человек. Ну мы думаем, хрен с ним, так, наверно, и должно быть.
Взлетели (это Ту-154 был) – обшивка срывается с крыла, разрывает двигатель – мы падаем. Пилот, конечно, мастер, развернулся – кое-как сели. Все были в ауте полном. А в Шереметьево объявили: по метеусловиям Вены самолет вернулся в аэропорт. Нам самолет заменили – но не все туда пошли: иностранцы с «Аэрофлтом» отказались связываться, полетели другими рейсами.
— Оглядываясь назад, как считаете – у вас с Ткаченко получилось в сезоне 2010-2011?
– Я считаю, да. Это был сложный период. После Олимпиады мало кто хочет идти работать в сборную. Все понимают, что после Игр всегда рискованный сезон – немножко разброд, все выхолощены, всем чуть подольше дома побыть надо, отдохнуть. У нас вся команда тогда собралась только к августу: отдыхали Черезов, Устюгов. Но даже три серебра в такой ситуации – хороший результат.
Ради интереса возьмите историю мужского биатлона за последние 10 лет – после 2001 года, после побед Павла Ростовцева, у мужчин толком медалей не было. Ну только один 2008-й. Мы подключали Привалова, Маматова, Барнашова – сберегли спортсменов, смогли подвести их к чемпионату. Правильно использовали горную подготовку – результат был. В двух гонках нам чуть-чуть не хватило до золота.
Руководство сказало «неуд» – значит, неуд. Дай Бог. А сейчас бронза-серебро – это нормально.
— Тренер-антипод Ткаченко – с кем не получилось сработаться?
– Тяжело было с Анатолием Хованцевым. Он серьезно увеличил объемы – для меня это смерть. И еще важный момент: в то время (1993 год) резко поменяли отчетность. Мы до этого работали по километрам: например, 20 км имитации или 20 км на роллерах. А стало по времени: 2 часа работы – это 50-60 км.
Что делает спортсмен? Он начинает отбывать время – лишь бы оно закончилось. Когда было 25 км – мы: ха, чух-чух-чух, быстро их пролетали, развивали резкость. А дать нагрузку по времени – это глубочайшая ошибка для всего советского спорта. Хотя, конечно, результат на Олимпиаде-1994 был прекрасный, но там идеально сработал горный подход.
Мы ведь в уникальное время попали – когда биатлон переходил на конек. Только из юниоров вышли в мужчины, а Геннадий Раменский меня оставил с юниорами. Потом в декабре перед этапом в Раубичах он приезжает: ребята, все иностранцы ходят коньком, давайте тоже, больше лыжи мазью не мажем. Мы: а как коньком ходить? Он: носки отпиливайте ножовкой (тогда носки высокие такие были), будем пробовать.
Как-то сразу эту технику подхватил. Может быть, природа дала. Через пару недель тренировок я стал серебряным призером этапа Кубка мира в Раубичах (вне конкурса тогда бежал), а в свой первый официальный выезд на Кубок мира выиграл 20-ку. За счет техники во многом, за счет резкости. Так же ходил Вова Драчев – мы примерно одного роста, резкий толчок получался – чик-чик-чик, как машинка.
— Бьорндален говорил, что учился технике по вашим видео.
– Группа норвежцев приезжала в Ижевск снимать меня после того, как я стал абсолютным чемпионом мира. Конек тогда только-только зарождался, и так получилось, что на ЧМ в Холменколлене я был единственным, кто проходил все подъемы под каждый шаг – для того времени это было в диковинку. Потом Свен Фишер стал так же ходить.
Приятно, конечно, но дело в другом – не нужно кого-то копировать. Когда-то все равнялись на Гунде Свана, потом на Бьорна Дэли, сейчас на Мартена Фуркада. А это неправильно. Мы все разные – один высокий, другой низкий – и для каждого должна быть своя техника. Сейчас обучаю ребят: если ты чувствуешь удобство, резкость, остроту толчка – то так и надо.
— Вы попали на подиум в первой же своей гонке на Кубке мира, Чепиков тоже легко вышел из юниоров. Почему сейчас переход на взрослый уровень дается людям гораздо тяжелее?
– У нас не было такого, что дома человек работает в одном режиме, а в сборной идет резкий скачок нагрузок. Чуть-чуть добавляли скоростной работы – и все. А сейчас спортсмен готовится дома, потом в сборной ему – бам – по башке нагрузкой, и он два-три года выплывает. И то может не выплыть.
Та плеяда тренеров, которая с нами работала, всегда оперировала небольшими объемами, с которых команда выступала хорошо и, главное, не травмировалась. Не вылетали ни колени, ни спина – мы на операции не ложились, как сейчас.
— Помимо Ткаченко, кого из тренеров еще имеете в виду?
– Владимира Иерусалимского, которого недавно похоронили. Я приезжал на похороны – великий тренер был… Привалова, конечно. Они давали годовой объем 5-5,5 тысячи километров. В 1987-м мы выступили неудачно на ЧМ: серебро в эстафете и 4-5 места в личных гонках. Иерусалимский написал заявление.
Вернули Привалова с пенсии. Он оставил прежний объем, проработал горную подготовку перед Калгари: положено в августе в горы – едем, положено под конец декабря в горы – едем. Ну был же результат, разве нет?
— Был.
– Ну вот. Мы в горы ездили прицельно. Многие тренеры будут говорить, что надо набрать 90 дней в горах за год – это ерунда.
К нам пришел Николай Зимятов – тренировать функционалку. Поднял объем – сделали 7 тысяч в год. Из десяти человек команды живых осталось трое. Всегда делали 5-5,5 – но у нас бежали все: то один выиграет, то другой. Почти все были чемпионы мира, призеры.
— Принято говорить, что раньше биатлонисты делали больше, организмы были сильнее.
– Кто так говорит?
— Например, Драчев.
– Он тренировался с нами, делал 5,5 тысячи в год. Когда сделал 7 тысяч при Зимятове – вылетел на два года.
— Ну давайте сравним: конец 80-х и сейчас – кто больше делает?
– Сейчас делают больше. Но другой вопрос – зачем? Я всегда был за то, чтобы работать более нежно, в том числе с юношеским возрастом. Мы едем на юношеский ЧМ выигрывать кучу золота. Ни норвежцы, ни немцы так не делают – они берегут спортсменов. У них мало людей, они над каждым трясутся. А у нас много – ну этот убьется, другой пройдет дальше. А в итоге получается, что в команде нет чемпионов мира.
— После этапа в Сочи стало понятно, что у нас (особенно у женщин) большие проблемы с горнолыжной подготовкой. Вас целенаправленно этому учили?
– В первую очередь над этим должен работать сам спортсмен. Спортсмен должен понимать, что в подъем много не выиграешь – секунд пять максимум. Основной выигрыш-проигрыш, он на спуске, на равнине, на поворотах. Ты если чуть завял, перебрал на подъеме – на равнине и поворотах сильно не отработаешь, а то и просто поплывешь. Я проходил повороты прыжками, полуконьком. И это часто давало преимущество.
— Но вам же кто-то этот навык поставил.
– Просто получилось быстро схватить движения.
— Тех, кто сейчас не в порядке на спусках, еще реально этому научить?
– Если в душе есть страх, то нет. Чтобы навык совершенствовать, мы с Раменским три года подряд ездили на Эльбрус, катались на горных лыжах. С Валерой Кириенко даже соревновались, кто быстрее пройдет скоростной спуск – вдвоем, параллельно. Никакой боязни. Нам немного горнолыжники подсказывали, хотя чтобы всерьез учить, такого не было.
Один раз съехал неудачно, подпрыгнул на бугре и грудью ударился. Мне объяснили, что нужно подсаживаться назад и ноги под себя убирать, чтобы полет был. Иностранцам проще, они живут в горах, с детства катаются на горных лыжах. А у нас где горы? Ну вот в Красноярске есть, но тут такие холода стоят – всю зиму за минус 20, а со спуска еще хуже будет.
– На Олимпиаде в Калгари вообще ни одного дня не тренажил. Чувствовал, что мне это напряжение перед стартом будет лишним. Наоборот, необходимо было освободить голову и тело – вообще тренажить не любил. И тренеры прислушивались. Потому что часто так бывало, что откажусь от тренажа, а на следующий день бегу и делаю ноль. Спортсмен должен себя чувствовать, а тренер доверять.
— Как приходит ощущение, что вот сегодня тренажить не надо?
– Есть стрелковая энергетика, с ней нужно бережно. Стрельба – тонкая психологически-математическая вещь – если уходит, то на месяц-полтора. Ее сложно найти, а тренер начинает: то потяни ремешок, то у тебя что-то с изготовкой стало. Да дело не в этом, дело в том, что энергетика пропала. Мозг устал и неправильно реагирует – вовремя импульсы не сходятся, зрительный анализатор не срабатывает.
— Есть разные стрелковые школы, и не сказать, что российская – очевидно лучше всех. Почему?
– Подход должен быть индивидуальным, а у нас ко всем одинаковые требования. Это в мелочах видно. Вот у нас тренеры учат спортсмена нажимать плавно. А, например, Хелена Экхольм дергала пальцем – и стреляла лучше всех. Или у нас учат стоять определенным образом. А посмотрите, как работает стойку Бьорн Ферри – на одной ноге, у него весь упор на левую. Олимпийский чемпион.
Мы все разные: может, кому-то удобнее дергать, но он так попадает – просто чует, когда нужно нажать. А тренеры этого не понимают, потому что не пронесли это через себя. По нашим понятиям, Экхольм работает неправильно, в России ее бы переучивали – и как бы она стреляла?
Или вот. У нас в перчатке делают вырез для пальца, чтобы якобы чувство было. Я всю жизнь стрелял в перчатке, никогда ничего не разрезал. И Диму Васильева научил: ты когда ртом открываешь – перчатка намокает, потом ты ее мокрую надеваешь обратно. Если мороз – ты на следующий рубеж приходишь уже с пристывшим пальцем.
Не должно быть однообразия. Своим говорю так: кто готов стрелять в перчатке – вперед. Не нравится – открывайте. Кому как удобно. Главное – уловить и прочувствовать, как именно тебе подходит.
Медведцева
– Перед тем, как работать с Ольгой индивидуально, читал много западной литературы. Пишут: каждую неделю должна быть специализация – то есть если пловец плавает 100 метров, он каждую неделю должен свою сотку делать. Не российская модель: у нас начинаются какие-то походы, велосипеды, туда-сюда – а время-то уходит.
— Когда вы уходили на самоподготовку, сборную тренировал Польховский. Как он отреагировал на такое решение?
– Пошел навстречу, я ему благодарен за это. Где-то вначале было недоверие, но потом он увидел результат. Если человек заряжен – все будет нормально. Мы вышли из команды – значит, надо доказывать, что сильнее всех.
— Кто-то из нынешней сборной способен работать в сходном ключе?
– Зайцева. Они с личным тренером решают, что им нужно. Если бы она отработала от и до всю нагрузку – ей было бы очень тяжело. Но Ольга с личным тренером вовремя делают так, чтобы у спортсменки оставался запас энергии.
— Что такого вы сделали со своей Ольгой, чего с ней не делали в команде?
– В сборной как: начинают наращивать объем – больше, больше, больше, на этом объеме еще и скорости добавляют. Если без индивидуального подхода, организм просто изнашивается. И спортсмен через два-три года отваливается, все.
Мы же делали маленькие объемы. Очень маленькие. Все тренеры будут визжать, что это плохо, а я ей давал 380-420 км в месяц, не больше. Но мы сделали упор на скорость – бывало, пару дней просто до хрипоты гоняли, потом столько же на отдых уходило. И она полетела.
— Потому что какая-то база была ей набрана до вас.
– Можно и так сказать. Но дело-то в чем: когда она была в команде – получалось два-три подиума в сезоне. Даже в год Солт-Лэйк-Сити, когда олимпийской чемпионкой стала – 3 подиума в сезоне. Когда стали индивидуально работать – первый год 11 подиумов, следующий год 13 подиумов. И мы боролись за Кубок мира.
Пришла в команду после дисквалификации, снова села на объемы сборной – и поплыла. Два подиума. Ничего в команде не поменялось, а нам уже не дали работать как раньше.
— Приглашали кого-нибудь спарринг-партнером?
– Это ерунда, что он так необходим. Мы тренировались на одном стадионе с Бьорндаленом, с семьей Пуаре. Это в Обертиллахе было, август-2004. Они тоже не «давились» объемами – много короткой, взрывной, скоростной работы. Много работы на огневом рубеже – на скорострельность, подход, уход. Много работы над техникой передвижения по равнине, прохождением поворотов – для спортсмена с «базой» уже нужна больше тонкая работа.
В год Турина с нами два месяца работала Ишмуратова. Сказала: такое чувство, что вы ничего не делаете. А такое чувство и должно быть! Ты не должен выходить на старт прибитым, бежать на изжоге. Должно быть желание и легкость.
— Правда, что вы фактически исключили горную подготовку из предсезонки?
– Да. Ездили в горы точечно – конкретно перед чемпионатом мира на три недели. И это давало плоды. Пихлер на тренерских советах тоже об этом говорил, но у него чуть другое видение.
— Хочется все-таки понять, как можно обойтись без гор.
– Мы работали над скоростью. Поездка на высоту отменяет всю работу над скоростью: ты сначала адаптируешься, потом привыкаешь, начинаешь легкие тренировки и так далее. Нет на это времени! Если скорость упала – над ней надо работать. Значит, нужно отменить горы надолго, на пару лет, чтобы выросла скорость.
— Тренировать собственную жену тяжелее, чем, допустим, группу чужих людей?
– Ничего тяжелого. У нас и мысли одинаковые, даже два одинаковых знака по гороскопу. Мы с ней даже когда дома молчим – это комфортное молчание, а не зловещее. Найти такую супругу – большая редкость, мне в жизни повезло.
Лопухов и Пихлер
— Не секрет, что вас всегда рады видеть в сборной России, но вы все еще почему-то не там.
– После 2011-го я ушел, потому что Ольга родила дочку – надо было помогать. Готов был вернуться в этом году. Руководство спросило: готов работать? Я сказал, что готов. Но Николай Петрович Лопухов был против. Он сильный тренер, а у меня свое видение – наверное, не ужились бы. Было бы сложно находить компромисс в каких-то моментах, я бы защищал свою концепцию – в плане гор, в плане объемов.
— На следующий год Лопухов уйдет – ждать вас в сборной?
– Теперь у меня есть команда Красноярского края – есть мечты, связанные с ней. Мне помогли создать такую команду, какую я хотел. Перед чемпионатом России по неолимпийским видам (суперспринт, суперпасьют, командная гонка), который проходил в Красноярске, я обещал определенное число медалей, где-то блефовал, но верил в своих – и они завоевали столько, сколько я прогнозировал.
Я отдам своих ребят любому российскому тренеру. Каждый из них кого-то воспитал, каждый давал результат. Ни одного человека не назвать, который бы совсем ничего не добился.
— А Пихлеру отдали бы?
– Пихлеру нет. У него совсем неадекватные нагрузки. Судя по рассказам девочек, это просто работа на износ. Нельзя тратить два года на то, чтобы результат пришел на третий. Ты на третий год, может, уже вообще не выйдешь на старт. В идеале мы все должны вот как работать: региональный тренер дает базу, готовит спортсмена так, чтобы он пришел в главную команду с мощным потенциалом, а задача тренера сборной – отшлифовать, над чем спортсмен со своим тренером годами работал. Прибивать объемами в сборной – я считаю, неправильно. Когда спортсмен оказывается на таком уровне, нужна тонкая работа
— Глядя на вас, сложно поверить, что вы и сейчас не блефуете по поводу сборной.
– Нет, я поостыл, может, перегорел даже. Думаю, что это насовсем. Уже не хочу ни ездить, ничего такого. У меня другая спортивная цель. Какая? А не скажу…
Вячеслав Самбур,
www.sports.ru
