Случается так, что абсолютно голливудские сюжеты составляют жизнь настоящих русских мужиков. Хороший тому пример — история Сергея Тарасова, которого к биатлону подтолкнули клопы из общежития – и не оттолкнула клиническая смерть на Олимпиаде.
— Помимо прошлого, что вас сейчас со спортом связывает?
– Тренирую в Новосибирске сборную области: юниоры и старшие юноши разбиты на две части. Вот с одной из них работаю, всего девять человек.
— Принято говорить, что нынешний биатлон – другой. В чем?
– Упражнения, тренировки, отношение – долго можно рассказывать. Раньше объемы давались больше, интенсивность выше, но в последние годы от проверенных методик отошли. Считаю, что понижение результатов связано именно с этим. Наконец-то вернулись к советской системе.
Помню, ко мне и Вове Драчеву подходят спросить: ребята, у вас сегодня скоростная? А мы: нет, длительная. Серьезных отличий не ощущалось – что скоростная, что длительная. В сумасшедшем темпе носились: на глетчере вместе с лыжниками десятикилометровый круг наматывали. Мы с Вовой четыре успевали, пока они третий закончат. На десятку опережали!
— В плане раскрученности вас с современными гонщиками не сравнить?
– За рубежом даже тогда, в девяностых, мы мегапопулярны были. По «Евроспорту» биатлон крутили с утра до вечера. А сейчас уже журналисты перебарщивают: кто куда пошел, чем занимался. Чуть ли не до туалета людей сопровождают, извините за грубость. Меня раздражает.
Понимаю, для ТВ так выгоднее. Но популярность вредит спортсменам, они почувствовали себя звездами мировой величины. Мы тренировкам целиком отдавались, а разговоры на второй план отводили.
— Кубок мира – единственный достойный турнир ранних девяностых?
– Фактически да. Шоу-гонок не проводилось. Мы как-то бегали в Крылатском под Новый год. Понравилось, но затея загнулась: народу почти не собрали, плюс пресса не освещала никак.Однажды еще на чемпионат Европы в Италию съездили, но то уже 1996-й год. Состав участников относительно приличный заявился. Больше ничего, по сути.
***
— Как решили в биатлон податься?
– Я поздно заниматься начал – после 8-го класса. У меня на родине работал филиал школы олимпийского резерва, но я вообще не представлял, что когда-то стану бегать. Любил только футбол и хоккей. Помню, сидел в речке, жара тридцать градусов, а у биатлонистов кросс. Я думаю: во придурки, никогда подобной ерундой заниматься на буду.
А потом совсем заскучал, пошел смотреть, как люди стреляют. Думал, на месяц-два увлекусь. Сам стрельнул, а все сразу здорово получилось. Может, гены такие: отец – охотник и вообще в роду много кто охотился. Повезло с первым тренером: Владимир Николаевич Сапрыкин душу вложил, заинтересовал меня. Сейчас его нет в живых.
— Тогда же определились насчет будущего?
– Нет, хотел с другом поступать в Рязанское воздушно-десантное училище – самое известное по стране. Буквально за неделю до сдачи документов передумал, пошел в Сельхоз, потому что раньше за «Урожай» выступал. Но там общежитие адское! Меня за два дня клопы заели, друга почему-то не трогали. Документы забрал и пошел в Пед.
Там начал заниматься всерьез, после занятий ездил на лыжную базу. Потом отметился на паре турниров, а в 84-м на чемпионате страны по юниорам занял пятое место. Сразу призвали в армию – в Новосибирск, отсюда мой осознанный биатлонный путь стартовал.
***
— Вам со всеми тренерами везло, как с Сапрыкиным?
– Я никогда не жалуюсь на тренеров, причину в них не ищу: с кем комфортно, кто не понравился.
Их много: в Новосибирске – Владимир Мельников, Александр Никифоров, с которым всю жизнь отлично работаем. В молодежке с 86-го по 89-й – Амосов, муж Зинаиды Амосовой, Евгений Колокольников… Нагрузки при нем страшные выносили, основа таких не получала. Темповые тренировки особенно: кросс – полтора часа по асфальту, третья-четвертая зона, предсоревновательная скорость.
В 89-м попал в первую сборную. Там руководили Раменский, Барнашов, потом Хованцев, Польховский.
— Говорят, Хованцев с Польховским классно дополняли друг друга?
– Да, в команде должны разные тренеры работать: помягче, посуровее. Хованцев – очень мягкий человек, с ним легко работать. Наш процесс строился на сознательности, доверии. Мы пахали, никого не надо было заставлять. Анатолий Николаевич грамотный специалист, только жесткости ему не хватает.
— Барнашову хватало?
– Надеюсь, Владимир Михалыч не обидится, но ему лучше руководящей работой заниматься, чем тренировать.
— Самое тяжелое упражнение в жизни кто вам прописал?
— Владимир Королькевич, он нас в «Буревестнике» мучил. 83-й год. Делали тренаж по вечерам, после тренировок. На удержании стояли по сорок минут: просто прицеливались и вообще не откладывали. Руки потом не разгибались. Зато меньше 80-ти очков стоя почти никогда не стрелял. Бывало, на контрольных после лежки отъезжаю четвертым-пятым, а стойкой компенсирую: сразу первый-второй.
***
Разговор о случившемся на Олимпиаде в Альбервиле заводить неловко. Но приходится. Без него – никак. Тарасов не то, чтобы закрывается – скорее, переживает ты события заново. Ему тяжело рассказывать. Чрезмерная хитрость отдельных лиц, которые занялись не своим делом, чудовищная ошибка врачей, цепь безалаберных решений и действий – стечение обстоятельств, едва не оборвавшее жизнь гонщика. Он, гонщик, обходит острые углы, подбирает выражения, но не прячется от слова «допинг» и предлагает всем додумывать самостоятельно.
— Есть желание вспоминать про Альбервиль?
– Подробно – нет. Ехал на Олимпиаду лидером сборной, а в итоге кое-как жив остался, перенес клиническую смерть. Наверно, останется на совести врачей. В принципе о причинах можно догадаться, я скажу так: ни одного старта в жизни я не бежал на допинге. Абсолютно чистый, пусть все знают.
— Чему научила та история?
— Продемонстрировала отношение чиновников к спортсменам. Меня по-тихому отправили домой, чтобы заглушить ажиотаж. Никто в Новосибирск не позвонил даже. Корреспонденты с ума сходили: что там у Тарасова стряслось?
Скорая возле подъезда дежурила постоянно. Семья вытаскивала, ну и еще несколько человек откармливали, отпаивали. Боженька спас, функциями наградил. На мониторе в реанимации мой пульс четверо суток держался на уровне 160 ударов. Кошмарная нагрузка на сердце – а оно выдержало, выжил. Вскоре пытался смотреть гонки в записи – сразу хуже становилось. Не верил, что это действительно было со мной и еще когда-то будет.
Главное, после Олимпиады этап Кубка мира проходил в Новосибирске. Все сюда съехались – и опять никто не звонит. Я приехал, машину оставил наверху и пешком пошел на стадион.
— Идея возвращаться в спорт – ваша?
– Общая. Летом отпускало помаленьку, ближе к осени поговорил с Никифоровым, что дальше делать. Он связался со сборной – туда как раз Польховского и Хованцева назначили.
До сих пор помню, как они отреагировали: нафига нам покойник? Уверены были, что я не выплыву. Никифоров их убедил, условие поставили: если попадаю в тройку на «Ижевской винтовке» – вперед, нет – прощай.
— В каком месяце условие-то услышали?
– В сентябре! А «Ижевка» – в декабре. Начал готовиться, ездить с командой вместе. Первую контрольную в Новосибирске еле дополз, позеленел, пожелтел. Вадим Мелихов увидел и рубанул: да, Серега, пожалуй, ничего не выйдет.
Индивидуалку на «Ижевке» бежало человек 80, я финишировал 24-м. Радовался как подвигу! Хотя с таким результатом не попадал никуда, естественно. А через день спринт выиграл… Даже не знаю, что сказать. Один из счастливейших моментов в жизни. Понял, что вернулся.
***
— Полтора месяца спустя вы уже собирали медали на чемпионате мира в Боровце.
– Да, показал лучший результат в команде. Серебро индивидуалки, бронза спринта. Эстафету мы выиграли, но судьи накинули минуту ни за что – второе место.
— «Ни за что» – это за что?
– Сейчас на рубеже не выкладывают патроны, а раньше дополнительные нужно было положить в чашечку. У Валеры Кириенко два – в чашечке, а третий упал на снег. Валера поискал, не нашел и начал стрелять. Выбил все, ему надо было просто убегать! А за каждый не выложенный в чашечку патрон минутный штраф дают. Он и выложил еще раз – после стрельбы. И так время потерял, плюс штраф…
Мы выиграли, нас все поздравляли, но в судейском корпусе работал итальянец такой – Убальдо. Вот, подсуетился: итальянская сборная выиграла. Цингерле, Каррара – отличная команда! Хотя народ видел, как дело было. Даже немцы нас поддерживали, на награждении трибуны гудели, свистели.
— А еще через год, наконец, на Олимпиаду попали.
– Индивидуалку в Лиллехаммере хорошо помню. Мне попался 26-й номер – ранний, в самом начале второй группы. А там подморозило с утра, потом солнышко выглядывало: то есть чем номер позднее, чем скольжение лучше. Франк Люк стартовал где-то в хвосте, после четвертой стрельбы мне полминуты проигрывал, а дальше по солнцу на склонах лыжи работали здорово. В итоге три секунды между нами осталось, но мне хватило!
— В спринте от золота промах отделил?
– Спринт бежал больным. Температура 39 день-два назад держалась, мне укол поставили, так и пер. С промахом мог выиграть: после стойки вровень с Гроссом и Серегой Чепиковым вышел, а на финальном круге сосенки перед глазами поплыли. Только слышал, что точно на третье место еду.
А в эстафете мы реально победить могли, если бы тренеры нас верно по этапам расставили. Но они почему-то Валеру Кириенко «забойщиком» сделали, а Вову Драчева – вторым. После двух этапов мы проигрывали почти две с половиной минуты, шли двенадцатыми, я на третье место вытащил, а Серега Чепиков – уже на второе.
— Можете собрать дрим-тим из партнеров по сборным разных лет?
– Я, Драчев, Чепиков и Витька Майгуров. Сильнейшая команда на моем веку, практически непобедимая. У немцев в Лиллехаммере тоже великие люди гнали: Фишер-Люк-Гросс-Кирхнер, но, повторюсь, при разумной расстановке мы их должны были обыгрывать тогда.
— На чемпионате в Рупольдинге эстафету наверстали?
– В Рупольдинге все сложилось, я был отлично готов. Но больше запомнилась индивидуалка. Ее просто летел, и стрельба пошла – второму месту привез две минуты.
А в спринте далеко отвалился: мне с одной лыжи забыли снять парафин. Я лупил как отвязанный, со спуска съехал – и минус тридцать секунд. Ничего понять не могу, потом выяснилось.
***
— Вы с Драчевым считались ведущими «технарями» того времени?
– Мы первыми прыжковую технику применили. Нас раньше учили: раскатывать, шире, плавнее. Но коньковый стиль почему называется свободным? Тут всех под одну гребенку не причешешь. Люди работают в зависимости от данных – физических, антропометрических. Чем больше найдешь возможностей для восстановления на дистанции, тем лучше. И мы с Вовой вот такими прыжочками легкими работали, очень рационально для себя.
И сейчас, заметьте, все перешли с длинных палок на более короткие. Прыжковая техника почти везде, а раньше раскатывали только.
— Вас еще относят к мастерам одного старта, стратегам.
– У меня не было цели выиграть Хрустальный глобус. Если бы была – я бы по-другому готовился. А так намечал главные старты и к ним себя подводил.
Могу прилично настроиться на гонку, психологические возможности высокие. Кубковые этапы – проходящее, я на них экспериментировал, проверял стрельбу, что-то в ходе и к чемпионату или Играм выбирал самое лучшее.
— Где больше всего любили гоняться?
– В Ижевске нравилось. В Лиллехаммере атмосфера фантастическая, очень комфортно выступать в Рупольдинге и Антерсельве. Хотя в Антерсельве высота… Я не такой, как Шипулин, не могу там с листа проехать. Мне надо дней двадцать потренироваться, адаптироваться.
— Вы про Гросса и Цингерле упоминали. Они уже свои сборные тренируют.
– Меня не приглашал никто. Желание есть. Уже плюнул в принципе на эту идею, но обидно, что не было ни одного звонка, будто я – пустое место. А то, что происходило на чемпионате мира в Хантах по отношению ко мне и Драчеву, просто мерзко.
Да, я критиковал кого-то, но мне по душе говорить прямо. Не подстраиваться, не уступать, не прогибаться, через себя не перешагивать. Я всегда оставался самим собой, какой есть. Потому и с руководством сборной конфликты случались.
— С нынешними сборниками общаетесь?
– Они молодые, да и новосибирцев нет. Плотно не общаюсь.
Вячеслав Самбур,
«Биатлон РФ».
