В биатлонном мире историю его успеха понять не могут до сих пор. Даже слово «подвиг» будет слабым. Тарасов сделал то, что человеку не по силам. Странно, что сюжет его жизни не использован Голливудом. На Олимпиаде-1992 в Альбервилле перенес клиническую смерть. Выкарабкался чудом. Как вернулся в биатлон – знает он один. В то, что спустя два года стал олимпийским чемпионом, поверить невозможно.
15 февраля Тарасову исполняется 50. По такому случаю впервые решился рассказать все то, что до сегодняшнего дня не рассказывал никому.
КРОВЬ
– История, как за Олимпиаду-1992 вы едва не заплатили жизнью, окутана тайной.
– Это произошло с 6 на 7 февраля. Второй мой день рождения. На мне ставили эксперимент.
– С кровяным допингом?
– Да. Смысл в чем? Кровь берут летом, на пике формы. Обогащают витаминами, закладывают в холодильник, хранят до зимних стартов. Затем достают, доводят до комнатной температуры и вливают.
Биатлонисты никогда этими делами не занимались. А тут решили попробовать. Первый и последний раз. В Минске взяли у четверых. Но в Альбервилль нашу кровь везли несколько суток. И не в холодильнике, а в обычном дипломате.
– Это критично?
– Она испортилась! После рассказывал докторам – у них глаза на лоб: «Не обманывай». – «Так и было». – «Да за это расстреливают!»
– Мы слышали, вам просто ввели другую группу крови.
– Тоже нельзя исключать. Бирок на колбе не было. Я это заметил, спрашиваю врача сборной: как же так? Отвечает: «Два человека – с четвертой группой, два – с первой. Всех помню».
– Врач – Алексей Кузнецов.
– Совершенно верно. Он-то должен был понимать, во что превратилась кровь! Предупредить тренеров, что вливать нельзя ни в коем случае. Те – не специалисты.
Я был в списке первым. Пообедали, говорят: «Заходи». Обратил внимание – доктора трясет. Я даже произнес: «Спокойнее! Что волнуетесь-то?» Может, он уже что-то плохое подозревал?
Минут десять вливал – никаких ощущений. Льет и льет. Пульс у меня в первый тренировочный день ударов 35 в минуту. И вдруг за секунду взлетает до двухсот! Я чувствую, как сердце разрывает! Руки-ноги вверх подбрасывает. Он сразу лить прекратил, но уже пошло отторжение, криз.
– Потеряли сознание?
– Оно то уходило, то возвращалось. Сквозь пелену видел, что доктор пытается сделать укол, никак шприцем не попадет… Начали в обед, а на «скорой» отправили в местную клинику, когда стемнело. Меня несут, у дверей лыжник Вовка Смирнов – на этом воспоминания обрываются.
– Была клиническая смерть?
– Да. Я уверен, что кому-то спас жизнь.
– Почему?
– Другой умер бы. Сами врачи говорили – случай из разряда «невыживаемых». Когда выкарабкался, французские врачи всей клиникой ходили на меня смотреть. Четверо суток мониторы показывали – пульс 160 ударов в минуту. Какое сердце выдержит?! Мне повезло, что с гор спустились невероятно натренированные.
Сейчас рассказываю – и мне страшно. Вся кровь заражена, нужно было выкачивать. Вместо нее вливали гемодез. На его основании костный мозг начинал вырабатывать кровь – чтоб организм по новой запустился. У меня выпали волосы, ногти, с рук и ног лохмотьями слезала кожа… Умирающие говорят про какой-то тоннель, да?
– Был тоннель?
– Нет. Был свет. Очень яркий. Думаю, в тот момент я был на грани – туда или сюда. Внезапно услышал голос дочери: «Папа! Папа!» После этих слов умереть не мог. Они вернули к жизни. Дороже Кати у меня нет никого.
– Где в это время находилась дочь?
– В Новосибирске с мамой. Когда очнулся, предложили, чтоб жена прилетела в Альбервилль. Ответил – не надо. Зачем ее пугать? Я потерял более десяти килограммов. От ветра шатало. День на пятый вывели под руки на прогулку, вдохнул воздух – так сиделка меня еле удержала.
– Доктор Кузнецов навещал?
– Конечно. И тренеры приходили, и ребята. Как-то заглянули Толя Жданович с Женей Редькиным. Толя бодрился, старался отвлечь. А Женька поздоровался – и больше не выдавил ни звука. Потом рассказал: «Ты был в таком состоянии, что меня от ужаса парализовало. Лишился дара речи…»
– Кузнецов извинялся?
– Не было извинений. И обид у меня поначалу не было, позже дошло что к чему. Сейчас-то его простил, отношения нормальные. Никто убивать меня не желал. Сам виноват, что на эксперимент согласился.
– Правда, что кого-то из сборников эта беда в Альбервилле тоже коснулась – но с менее тяжелыми последствиями?
– Нет-нет, на мне тогда остановились. Знаю, что-то похожее сотворили в свое время с нашим конькобежцем – он умер. Да и про меня по телевидению объявили, что скончался. Слава богу, ни жена, ни мама не слышали. Через полчаса дали опровержение – извините, пока живой.
ТИХОНОВ
– Сколько пробыли в клинике?
– До 23 февраля – последнего дня Олимпиады. Когда неожиданно для всех я не умер, даже долечиться не позволили. И страховку получить – около 100 тысяч долларов. Быстренько собрали: «Улетаем со всей делегацией». Боялись, что тайну выдам.
– Официальная версия как звучала?
– «Отравился привезенными из дома грибами». Я еле на ногах стоял. Французские медики говорили, что в клинике нужно провести минимум шесть недель. Но наши руководители потащили домой.
В аэропорту встречала жена. Когда увидела меня – заплакала. Я был, мягко говоря, непохож на себя. В Новосибирске первый месяц «скорую» вызывали по несколько раз в сутки – скакало давление. На очередной звонок там уже реагировали нервным смехом: «Чего гоняем туда-сюда? Давайте у Тарасова под окнами дежурить…» Едва отъедут – опять давление 200. Затем новая напасть – аритмия. Жуткая штука. Начинаешь бояться спать: вдруг сердце во сне остановится?
– Весь спортивный мир про вас забыл?
– Тут же. Телефон молчал. Что со мной происходит, никого не интересовало. Той весной в Новосибирске проходил этап Кубка мира, так обо мне никто не вспомнил, не зашел. В спорте это обычная история. Ты нужен, пока приносишь результат. Нет его – списали. В самый трудный период рядом была лишь семья и Александр Петрович Никифоров, личный тренер. Да Тихонов однажды позвонил. Предложил в суд подать.
– Отказались?
– «Это ж конец карьеры! Дорога в сборную для меня будет навсегда закрыта». Александр Иванович вскипел: «Какая сборная?! Тебе все равно ничего не светит. Так хоть заработаешь тысяч сто. Долларов. Гарантирую – суд выиграем». Хотел использовать ситуацию в своих интересах, но провернуть все моими руками. Он же в российском биатлоне был тогда в опале. Отказ Тихонов воспринял болезненно. Не любит, когда идут вразрез с его мнением. На Играх в Лиллехаммере, например, с победой меня не поздравил.
– В голове не укладывается: вы не только оправились, но и выиграли Олимпиаду!
– Наши врачи твердили, что необходим полный покой – а становилось все хуже. Связались с французами, те, наоборот, посоветовали больше двигаться: «Сердце привыкло к нагрузкам». Через полгода потихоньку приступил к тренировкам. Состояние улучшалось на глазах. Разве что от аритмии так и не избавился.
В сентябре я уже рвался в команду – ведь еще недавно первым номером ехал на Олимпиаду! В сборной сменился тренерский штаб, пришли Хованцев и Польховский. Ответили: «Зачем нам покойник?» Но в итоге решили – если в декабре на «Ижевской винтовке» буду в тройке, возьмут.
Понимал, условие невыполнимое. Первый старт – в ноябре в Новосибирске. Пока до финиша дополз, позеленел. Вадим Мелихов, глядя на мои мучения, изрек: «Тарасов никогда не будет прежним».
– Жестко.
– Только став олимпийским чемпионом, узнал о тех словах. От самого Мелихова. Он подошел в Лиллехаммере: «Извини, Серега, не верил уже, что ты вернешься». Да никто не верил, чего скрывать-то…
– На «Ижевской винтовке» вы сначала бежали «двадцатку».
– Занял 24-е место из 70 участников. Это был прорыв, хотя с таким результатом никуда не попадал. А через день выиграл спринт. Сам не знаю как. После финиша плакал от счастья. У меня медалей много, но та дорога не меньше, чем олимпийское золото. Потому что жирной чертой пролегла между отчаянием и надеждой. Понял: я – живой! Могу бороться!
Дальше по возрастающей. На чемпионате мира в Боровце из наших выступил лучше всех: два серебра и бронза. А в Лиллехаммере – золото в «индивидуалке», бронза в спринте, серебро в эстафете.
– Помните первые мгновения после победы?
– Это сейчас играют на публику – куда-то бегут, что-то орут в телекамеры. Я вел себя скромно. Стоял, улыбался, махал зрителям, которые за меня болели. Слезы подкатывали, но сдержался. Старался не поддаваться эйфории – впереди еще были гонки. Зато родная деревня гуляла неделю! Никто на работу не выходил! Начальство простило.
– Вы-то шампанского хлопнули?
– Глоточек – на приеме в «Адидасе» после награждения. И пошел готовиться к спринту. Правда, накануне слег с температурой 40. На пике формы организм уязвим. Тренеры говорят: «Может, пропустишь?» – «Нет! Сбивайте!»
– Удалось?
– Чуть-чуть. Бежал нормально, но на последнем круге сосенки поплыли перед глазами, ноги подкосились. Проиграл Сереге Чепикову и немцу Гроссу. К эстафете оклемался.
Вот после нее и отпраздновали. Друг Вовы Драчева пригласил всю команду в коттедж, который снимал на время Олимпиады. Жарили шашлыки. В этом же домике жил Борис Михайлов. Составил нам компанию, но был немногословен, смотрел с грустинкой. Хоккейная сборная его не порадовала – 4-е место.
– Выжить, возвратиться и победить. Если это не подвиг – то что?!
– Боженька вел. Когда не в ту сторону свернул, покарал. Указал правильный путь – и помог все преодолеть. Я поплатился здоровьем, но понял, что есть вещи, которые делать нельзя.
– Так допинг и не попробовали?
– Хватило единственной попытки. Это не в счет – я же на старт не вышел. Так что все мои медали – «чистые». Иногда думаю: наверное, хорошо, что в Альбервилле получил жестокий урок. Если б прокатило, всю жизнь бы мучился, что бегал на допинге.
– С 1992-го вам даже не предлагали?
– Ни разу. За команду тоже ручаюсь. При мне сборная была «чистой». Тем обиднее, когда гремит очередной допинговый скандал. Тень-то и на нас падает.
КОЛДУН
– За олимпийское золото заплатили 15 тысяч долларов?
– Да. За серебро – 7 тысяч, за бронзу – 3. В Нагано третье место оценили в 10 тысяч. В Альбервилле призовые были крохотные. Чепиков, который завоевал там серебряную медаль, потом рассказывал: «Вышел из ОКР, увидел в палатке китайскую люстру. Купил – и премия кончилась».
– По словам Губерниева, Чепиков может прийти в магазин и выбирать винил Зальцбургского симфонического оркестра, причем с конкретным дирижером. Каким поступком удивил вас?
– Серега – неординарный. Некоторые его не понимают, считают чудаком. Я же отношусь с громадным уважением. Он из тех, кто слов на ветер не бросает. Убедился еще в 1994-м. До Игр полгода. Живем вместе в Лейк-Плэсиде, за стенкой – тренеры. Чепиков случайно услышал от них кое-что неприятное в свой адрес.
– Что именно?
– Повторять не буду. Для Сереги это стало потрясением. Он наивный, не ожидал, что люди могут в лицо говорить одно, за глаза – другое. Рубанул: «Выиграю в Лиллехаммере – и уйду из биатлона в лыжи!» Я успокаивал: «Не горячись…» Не думал, что настроен серьезно. Но Чепиков даже после победы на Олимпиаде был непреклонен. Когда в нашей сборной сменился тренерский штаб – вернулся.
– О какой собственной гонке можете сказать – самая нелепая?
– Этап Кубка мира в Остерсунде. Год не помню, но уже был опытным. У меня первый номер. За несколько секунд до старта судья хлопает по плечу, усмехается: «Парень, куда собрался?» – «А что?» – «У тебя винтовки нет!»
– Где ж она?
– Замаркирована – но забыл. Помчался за ней. А тогда нельзя было стартануть, как сегодня – в любой момент. Только через минутный интервал, со следующим участником. Я побежал со вторым номером.
– Какое место заняли?
– Второе. Победителю уступил 3 секунды. Честно, нет объяснения, как умудрился выйти без винтовки. Среди биатлонистов высокого уровня подобного конфуза ни с кем не случалось. Наверное, судьба такая – все в жизни должен попробовать.
Вот еще история. 1986 год, сбор в Новоуральске, играли в футбол на снегу. Игорь Хохряков прыгнул в колено. Что-то щелкнуло – с поля вынесли на руках.
– Мениск?
– Хуже. Почти полный разрыв внутренней крестообразной связки. В больнице наложили гипс, велели в Москву лететь на операцию. Но я решил продолжить сбор. Полмесяца с гипсом тренировался на лыжах!
– Зачем?
– Дурость. Но это теперь понимаю. Там казалось – норма. Раз могу потерпеть, буду вкалывать. После сбора двинул в Новосибирск. К Мише-колдуну.
– Кто такой?
– Известная в городе личность. К нему очередь стояла. Спортсмены часто приезжали, тот же Тихонов. Миша готовил травяные настойки, которые повышали иммунитет, очищали печень. Снял гипс, осмотрел колено и сообщил: «Если оперироваться не желаешь, поможет конский навоз».
– Оригинально.
– Приехал в свое село, 10 дней делал компрессы. Прикладывал к суставу, заматывал целлофаном, держал три часа.
– Запах бил в нос?
– Ну и что. Я деревенский, этим не испугаешь. Каждое утро мотался на конюшню за свеженьким навозом. Главное, связку действительно укрепил. Колено немножко болталось, но всю карьеру отбегал. А на операцию лег пять лет назад.
– Вы полмира исколесили. Самая яркая поездка?
– В 90-е американская турфирма организовала летний сбор в штате Вермонт. Поселили на территории армейской базы, в казарме. На тренировке возили в военном «Хаммере».
– Романтично.
– В ресторане кормили омарами, устраивали экскурсии по местным достопримечательностям. Как-то предложили на каноэ покататься. У Хованцева в кармане была пачка долларов…
– Каноэ перевернулось?
– Угадали. Доллары поплыли. Всей командой вылавливали. А он потом в казарме их сушил.
– Кстати, вы же хлебнули армейской службы?
– Да. В 1984-м призвали и упекли на месяц в часть. Обычно биатлонисты там не задерживались. Господи, как я ждал звонка из новосибирского СКА!
– Из-за дедовщины?
– Нет, деды не обижали. Голодуха и недосып – вот это самое тяжелое. Ракетная часть в Тюменской области. Расчищали территорию, деревья вырубали, пилили. Сутки работаешь, пять часов спишь. Вторые сутки – в наряде, вообще без сна. Я сходил с ума.
– Кормили плохо?
– Чудовищно! Съедобным был разве что хлеб. Но его давали не всегда. Первые три дня в столовой я не прикасался к тарелке. Какая-то липкая масса с тошнотворным запахом… А солдатики привыкшие, наворачивают за обе щеки.
Потом понял: кушать придется. Иначе помру. Через месяц вызвали наконец в СКА. Добрался до вокзала в Тюмени, купил булочку, два яйца. Казалось, ничего вкуснее в жизни не ел! В поезде сразу вырубился, проспал 20 часов. Мог бы и дольше – да в Новосибирске растормошили. В тот же день первая тренировка – 18 километров. Выдержал с трудом. На вторую разбудить меня уже не смогли. Проснулся к ужину.
– Худшая гостиница, в которую попадали?
– В отличие от нынешнего поколения, нас в пятизвездных отелях с золотыми унитазами не селили. Все было скромненько. Удобства в коридоре, горячей воды часто нет, тараканы…
– И клопы?
– С ними, к счастью, столкнулся один раз – в общаге барнаульского сельхозинститута. Это кошмар! Жил в тесной комнатушке с другом, кровати рядышком. Его почему-то клопы не трогали. А меня искусали так, что еще лет пять в любой гостинице мерещились эти твари. Из сельхозинститута на четвертый день документы забрал. Поступил в педагогический.
БЬОРНДАЛЕН
– С биатлоном вы закончили в 1998-м. Не рановато?
– Годы спустя осознал, что поторопился. Лет восемь еще мог бегать. Сил было вагон! Ушел от обиды – после Нагано. В спорте уже крутились большие деньги, но у нас – ни нормального парафина, ни утюгов, ни бригады для подготовки лыж.
– Кто занимался лыжами?
– Тренеры! Лично я к Нагано был готов не хуже, чем к Лиллехаммеру. Буквально за три дня до Олимпиады провели контрольную тренировку, мы с Драчевым у иностранцев на 12 километрах ходом выиграли по минуте! Народ поражался: как с вами бороться?! Приезжаем в Нагано – и в первый же день валит снег. В десяти метрах ни черта не видно.
– Качество лыж решило все?
– Да! За три гонки наши тренеры ни разу не угадали ни со структурой, ни со смазкой. Мимо нас все пролетали со свистом.
Я был в ярости. Приходил, бросал лыжи… Понимал, что тренеры не виноваты, – они просто не знают, как это делается. Но я-то ради Игр четыре года пахал!
– Хоть в эстафете зацепились за бронзу.
– За нее надо памятник ставить – немцы со спуска уезжали дальше нас метров на 70! После награждения никто из руководителей делегации нам руки не подал. Еще и во всех грехах обвинили. Врезались в память слова Маматова: «Да вы себя плохо ведете…» При том что в Нагано даже в свой день рождения глотка шампанского себе не позволил. Разозлился – что за отношение? Мы должны обижаться, а вместо этого получили!
Драчев как-то в себе обиду переборол – вскоре выиграл все весенние этапы. Я же плюнул и переключился на бизнес. Сезон пропустил – прикинул: наверное, уже поздно. Не нагнать. А надо было возвращаться.
– За год до Нагано вы побеждали Бьорндалена.
– Выиграл у него полторы минуты ходом на 20 километрах. У Бьорндалена нет выдающихся функциональных способностей, но по характеру совсем другой.
– Какой?
– Все разложено по полочкам. Каждая секунда, каждый шаг. Ни одного лишнего движения. Человек-робот. Таких в биатлоне больше нет. В этом смысле перед Бьорндаленом можно на колени вставать.
– Общались?
– На уровне: «Привет» – «Привет». Он неохотно идет на контакт. Я с немцами дружил. Рикко Гросс, Марк Кирхнер, Франк Люк – классные ребята. Гостили у меня в Новосибирске, «зажигали» прилично. Как-то собрал их накануне 20-километровой гонки. Думаю: сам воздержусь, а они пусть напьются. За мое здоровье.
– Какое коварство.
– Уговорили немцы бутылочку водки. Отправились в бар, давай плясать. А какие ж танцы без пива?
– Никакие.
– Отполировали пивком. Смотрю, еще водку заказывают. Тусовались часов до четырех утра. Я не выпил ни грамма. Не сомневался – укатали немцев до гонки.
– Нет?
– Наутро встаю абсолютно разобранный. Гонку выигрывает Пашка Муслимов. Немцы, которые куражились в баре, заняли все места, начиная со второго. А я – 25-й! Может, из-за того, что они расслабились – а я, наоборот, остался напряженным?
ЕВДОКИМОВ
– В бизнес успешно сходили?
– Месяца четыре отработал. Друзья пригласили в фирму. Возили вино из Молдавии, а у меня отличные связи на железной дороге. В августе 1998-го дефолт – и все накрылось. А до этого одна сделка приносила полмиллиона долларов!
– Успели озолотиться?
– Нет, у меня-то зарплата была небольшая. Лишний раз убедился, что по натуре я не коммерсант. Все-таки в любом бизнесе присутствует элемент лукавства. Без обмана не будешь процветать. А я обманывать не могу!
– С удивлением обнаружили штрих в вашей биографии – служили президентом хоккейного клуба.
– Обожаю хоккей! В 30 лет, еще не порвав с биатлоном, купил форму, коньки, играл в свободное время с друзьями. В 2004-м губернатором Алтайского края стал Михаил Евдокимов. Мои биатлонные тренеры давно его знали – и предложили: «Не позвать ли Сергея в хоккейную команду?»
– Вопрос решился?
– Да. Был вице-президентом барнаульского «Мотора», потом возглавил клуб. Ненадолго. Команду выстроили, зритель пошел на стадион. Останься Евдокимов в живых – поднимались бы наверх.
– Евдокимов – тема особая.
– Прекрасный человек. Честный, справедливый. И очень доверчивый. Его не любил прежний губернатор, Законодательное собрание. Евдокимов в Алтае многим наступил на горло, перекрыл разные каналы. Сколько вылезло недоброжелателей! Все средства массовой информации были под определенными структурами…
Плюс предавало свое же окружение. С которым шел к власти. Все пользовались его добротой, пытались обмануть. Он быстро остался в одиночестве.
– Вы часто общались?
– Почти каждый день. Бывал у него в легендарной квартире на Беговой.
– Что ж легендарного?
– У Михаила в Москве была шикарная, трехкомнатная. А в той однушке принимал только друзей. Уютная, с доброй аурой. Везде автографы известных людей, фотографии…
– Губернаторство – это было не его?
– Мне кажется – да. Судя по тому, как переживал из-за телевидения. Дает интервью – но появляются какие-то переклеенные отрывки. Вздыхал: «Сережа, за что они со мной вот так?! Я же говорил иначе. Если б такого губернатора увидел первый раз, подумал бы: что за урод? Что он несет-то?!» Любого человека можно выставить дураком.
– Были у него скверные предчувствия?
– В последние полгода он веселым не был вообще. Изредка прорывались какие-то байки – про артистов, про «Аншлаг». Как-то сидели в квартирке на Беговой – и абсолютно трезвый Михаил внезапно заплакал: «За что, Сереж? Я пришел работать для людей, а меня клюют со всех сторон…»
– Не верите, что авария – несчастный случай?
– О чем вы говорите! За несколько дней до трагедии глава милиции распорядился убрать охрану. Наверное, не так просто. Врагов хватало. Но он – легенда Алтайского края, гордость… Народ Евдокимова обожал. Я был в траурной процессии, которая двигалась от Барнаула до его родного села Верх-Обское, где похоронили. Живой коридор, целые деревни выходили на улицу. Весь край провожал.
– Вскоре с хоккейным клубом распрощались?
– Евдокимов был председателем совета ХК «Мотор». Раз травят его – значит, обливали помоями и нас. А когда он погиб, стало ясно, что дальше работать там будет невыносимо.
– Вернулись в биатлон?
– Да. Раньше думал: я – олимпийский чемпион, сразу нужно сборную тренировать. Но жизнь взгляды быстро скорректировала. Понял – лучше работать с детишками. Закладывать основы. Ведь если что-то неправильно сформировано на уровне подкорки, с возрастом уже не переделать.
– Сегодня вы – старший тренер сборной Алтайского края по биатлону?
– И еще председатель федерации биатлона Алтайского края. Из Новосибирска приехал на родину больше года назад. Когда добился от руководства края выделения бюджетных средств именно на детей. Сейчас на них направлены все усилия.
Почему спортсмены используют допинг? Потому что не могут по-другому добиться результата. Ресурсы организма ограничены. Вот и прибегают к помощи запрещенной фармакологии. Если хотим покончить с этой дрянью, давайте вкладывать деньги в тех, кому здоровье позволяет справляться с любыми нагрузками. Особенно в таких функциональных видах спорта, как биатлон.
В Алтайских горах сосредоточена вся земная энергетика. Уникальный климат, чистейший воздух, фантастическая природа. Здесь рождаются самые одаренные дети. Крепкие, здоровые. С ними нужно грамотно работать. И создать условия.
– Что конкретно предлагаете?
– Выстроить в селе Алтайском биатлонный комплекс. Затраты не идут ни в какое сравнение с тремя олимпийскими трамплинами в Сочи ценой 8 миллиардов. Нам нужно примерно 300 миллионов рублей. Это решит проблему огромного региона. И у сборной будет великолепное место для тренировок. Обсуждал проект в Министерстве спорта, с президентом СБР Кравцовым.
– Нашли понимание?
– Да. Но времена нынче сложные. Надеюсь, рано или поздно перейдем от слов к делу.
МАРАЛ
– Дом в родном селе сохранился?
– Мама до сих пор в нем живет. Отец умер давно, в 59. Сейчас откручиваю назад годы, думаю: я был не такой маленький. Видел, что с ним происходит. Надо было отвезти куда-то, лечить – еще пожил бы.
– Маме сколько?
– 80 отметили. Хоть это ошибка.
– ???
– Неправильно выписали свидетельство о рождении. На год состарили. Исправлять не стала.
– Ваше село Староалейское – рядом с Казахстаном. Представляем, сколько вокруг всякой заразы, наркоты…
– Не представляете. Целое кладбище – целиком из молодых ребятишек, младше 15 лет. Больно за наш Третьяковский район. Уже сменилось несколько глав администрации, никто ничего поделать не может.
– Что для вас лучший отдых?
– Охота, рыбалка и хоккей. Дед, отец – заядлые охотники. Я еще в школе учился, когда с папой ходили на уток. Помогал строить скрадок, сидели ночами.
– Самый памятный трофей?
– В 1995-м сбор на Семинском перевале совместили с охотой. Девять человек были в засаде с карабинами. А два марала вышли на меня. Завалил обоих. «Хорошая примета!» – сказали мне. Через пару месяцев на чемпионате мира в Рупольдинге я выиграл две золотые медали.
– Что с добычей сделали?
– Поделили на всех и съели. Филюшечка марала – любимое блюдо Брежнева. Мясо необычайно вкусное, нежное. Минута на костре – уже готово.
– С какими мыслями встречаете юбилей?
– Не верится. Кажется, что 50 – это не про меня. В душе-то еще пацан.
– На лыжне под какую дистанцию подписались бы смело?
– Недавно тренировались на Семинском перевале. Погода тяжелая, скольжение тоже. Лишь трое мужчин пробежали 50 километров. Ну и я с ними.
– Нужно вам это было?
– Хотел пройти 20 километров. И втянулся! Ребята завершают тренировку, а у меня мысль: «Скоро 50 лет. Вдруг больше не удастся «полтинник» осилить?» Значит, надо пользоваться случаем. Делать здесь и сейчас.
– Утром лежали пластом?
– Нет. Вспомнились молодые годы. После таких тренировок ломит все тело. Но знали б вы, насколько это приятная боль…
Александр Кружков, Юрий Гольшак, «Спорт-Экспресс»
