Сергей Курдюков и велоспорт — это примерно как Сид и Нэнси. Одно без другого невозможно. Сергей так вкусно и заразительно рассказывает об этом диковинном для России действе, что легко залипнуть, даже если совсем не понимаешь, кто все эти люди на экране и куда они едут.
Зимой он становится главным на «Евроспорте» по снежным видам: лыжи, биатлон, прыжки с трамплина. Иногда все это — в один день. Друг за другом. Так можно с ума сойти, а Курдюков кайфует. И после этого марафона сам еще идет на тренировку.
Мы встретились с ним на презентации единственной профессиональной российской команды «Газпром-РусВело». Думали, отойдем минут на 10-15. Когда вернулись, половины гостей уже не было.
Полеты на лыжах на 30 м
— Велоспорт, по большому счету, совершенно несмотрибельная история. Один этап «Тур де Франс» — часов шесть. Это же безумие. Как его рейтинги могут быть так высоки в Европе?
— Насчет несмотрибельности не согласен категорически. Это смотря какими глазами его смотреть. По рейтингам в той же Италии в топ-3 велик попадает регулярно. В Бельгии, в Голландии, во Франции, в последнее время в Англии — его смотрят запоем. Легко понять, почему: есть традиции, это впитывается чуть ли не на генетическом уровне. Миллионы человек надевают форму и выезжают на гоночных велосипедах, хотя бы покататься. В большей части Европы велосипед — составляющая культуры и образа жизни. И телетрансляции — это ведь не только соревнования, но и способ показать страну под каким-то новым углом. Часть аудитории просто любуется красивыми картинками и только со временем начинает вникать в спортивную составляющую. Ну и, конечно, нужно уметь правильно подать.
— Как нужно подавать, чтобы смотрели в России?
— Разница между тем, чтобы называть фамилии, номера, временные разрывы и тем, чтобы открывать зрителям целый пласт жизни, в которой свои законы, легенды, кодекс и внутренние пружины — колоссальная. Тяжело начать смотреть сериал с середины? Те же многодневные гонки — лучший сериал, который можно себе вообразить, но многие из тех, кто включает велосипедную трансляцию в России, впрыгивают сразу в 188-ю серию. И им не все понятно. Но если рассказать предысторию, дать возможность осмыслить и заинтересоваться, они прикипают, и это уже не отпускает. Ну и к слову, до середины 90-х велогонки были очень даже популярны на постсоветском пространстве, просто прервалась цепь преемственности.
— Правда, что вы проехали все трассы, по которым проходят Гранд-туры?
— Ха! Все не проезжают даже участники. Но многие ключевые куски — да. И будь в сутках 48 часов, значительную часть этого времени я тратил бы на пополнение коллекции. Заодно и объем бы накатывал.
— Насколько для комментатора важно на своей шкуре прочувствовать вид спорта?
— Быть спортсменом высокого класса необязательно. У меня, например, кое-какие медальки есть, начиная еще с юниорских лет, я проехал сотни гонок, но по уровню до тех, кто на экране — пропасть. При этом я не хуже именитых профи знаю, что такое терпеть, замерзать, голодать, пахать до полусмерти, что такое спускаться на 100 км/ч и часами карабкаться в почти вертикальную стену, что такое победить и что такое сломаться, а потом годами восстанавливаться. Если по-настоящему берешься открывать людям вид спорта — погружаться в него надо по самую макушку. Такой подход, конечно, не единственный, но для меня это — принципиально. И естественно, поскольку спорт в моей жизни первичен, а комментаторство приложилось позже.
— Когда в таком случае нам ждать Сергея Курдюкова на трамплине?
— Ха-ха. Ну, я улетал метров на 30 — но на горных лыжах, где цель и динамика другая — в идеале надо обрабатывать неровности так, чтобы отрываться от трассы по минимуму. Но если уж выкинуло — нужно лететь и приземляться, и тут задачи сближаются. И, кстати, взаимодействие со снегом на высоких скоростях, ощущение потери опоры и точная работа с балансом много дают мне для понимания трудностей и радостей летающих людей.
Мое сердце кусками разбросано по всему миру
— На вечере к вам подходила женщина за фото. Сказала, что ей посоветовали смотреть ваши репортажи — о географии и интересных нераскрученных местах узнать можно больше, чем в любом путеводителе. Откуда этот багаж?
— Я изначально не спортивный комментатор в узком смысле этого слова. У меня свой жанр, и он гораздо шире, потому что опирается на то, что я делал до того, как надел комментаторскую гарнитуру. Не все, скажем, знают, но пока в России были площадки для трэвел-журналистики, я много писал туда. Помимо сотен публикаций в спортивной прессе — а первые газетные и журнальные материалы я сдавал в 17-18 лет — у меня большая стопка материалов о путешествиях. О разных уголках мира и людях, которые в них живут. Я живу на Земле, на всей целиком, и хочу помочь читателям по-настоящему ощутить, какая у нас удивительная планета. Обкатываю какие-то заготовки на своей странице в Facebook, реакция радует. Теперь, когда на русскоязычном пространстве не осталось практически такой периодики, только пару журналов, где по паре строк обо всем и сразу, есть мысли продолжать в книжном формате. Есть ясное представление о том, как и что именно делать.
— Как же?
— Мои коллеги из англоязычных изданий формулируют это по-своему, практично, немного цинично, но верно по сути: мы продаем не справочники, а мечту. Да, в карманном путеводителе список из десяти ресторанов, где можно вкусно и дешево поесть, более чем уместен. Но зачем это человеку, который в эти края ехать не собирался и даже не понимает еще, нужны они ему или нет. Слово написанное будит фантазию и рождает мечты, в этом оно даже сильнее великолепно сделанной фотографии. Это не школьное сочинение и не справочник, это литература малых форм, живые истории, сюжеты, приключения. В реальности столько всего потрясающего, что нет смысла сидеть за столом и что-то выдумывать — надо идти к людям, внимать, проживать, получать впечатления — и нести это читателю. Он, как и зритель, выше всего ценит искренность и легко определяет, горит у тебя внутри огонь или ты просто зарабатываешь деньги. И я счастлив, когда благодарят за то, что удалось помочь кому-то расширить горизонты, увидеть мир другими глазами, открыть, по сути дела, новую жизнь, стать счастливее. Меня учил писательскому уму-разуму Кир Булычев, я не люблю этим спекулировать, но бесконечно благодарен ему, в частности, за напоминания: «Спрашивай себя, что ты хочешь сказать людям. Если ничего — лучше встань из-за стола и иди занимайся чем-то другим, полезным.»
— Самое крутое место, где вы были?
— Ну, во-первых, «крутое» — это определение, которое значит все сразу и ничего конкретно. Во-вторых, самое лучшее место на Земле я выбрать не сумею. Потому что в одном ее уголке тебе хорошо по одной причине, а в другом — по другой, но ничуть не менее хорошо. Что-то может поразить до головокружения — но уже через несколько минут ты бежишь дальше. Для меня исключительны те места, к которым я природнился душой.
— Вы о чем?
— Италия, особенно северная, альпийская, с детства ощущалась как что-то свое. Когда сбылась мечта и появилась возможность сделать ее одним из главных мест проживания, я убедился, что не ошибся. Здесь живые люди, похожие на меня как братья, они влюблены в эту природу, в эти горы, лезут по скалам, бегут на лыжах и без, мотаются по снегам на горных, крутят педали — и это для них не забава, не причуда, а сама жизнь и есть. Мы понимаем друг друга, даже не успев открыть рта. Еще одно волшебное место, где мне и моим близким просто сказочно хорошо, и не все при этом можно объяснить рационально — окрестности Кальпе, побережье и горы Коста-Бланки. Магическое пространство — Латвия, особенно Рига — каким бы истрепанным и загруженным проблемами сюда не вернулся — на тебя нисходит теплый покой, и ты наполняешься живительной, при этом несуетливой творческой энергией. А есть поселок на краю леса у речушки в Подмосковье, где рождалась моя семья, где рос мой сын — и то, что мы чувствуем там, мы не чувствуем больше нигде.
Можно назвать еще немало особенных мест, но об всем этом надо говорить отдельно и долго. Мое сердце кусками разбросано по всему миру.
Гонка — это не лекция, а спектакль
— Шестичасовой этап «Тур де Франс». Как вы к этому готовитесь?
— Иногда, едва закончился один этап, рвешься тут же начать готовиться к другому, чтобы узнать все самое интересное, чтобы ничего не упустить. И это просто опасно. Сгоришь. Лучше всего сесть на велосипед — и уехать кататься. Даже работу какую-то сделать на хорошем пульсе. А потом уже садиться за подготовку. Вообще математика элементарная: шесть часов эфира — шесть часов подготовки. Но эти часы набираются не перед началом трансляции, потому что это то же самое, что браться за подготовку в ночь перед экзаменом. Я весь год в потоке информации, я живу в велосипедном мире, общаюсь с людьми, читаю и смотрю горы всего — не потому, что обязан, а потому, что прет от всего этого. Благодаря своему взаимодействию с «Астаной» имею доступ к тому, о чем полтора десятка лет и не мечтал. Я не зациклен на циклике, мне многое нравится, я вообще против превращения людей в специалистов, как их определял Козьма Прутков. Но все, что мне понравилось, остается со мной навсегда. И велосипеда в моей жизни всегда было много, очень.
Но потом начинается эфир. И начинается гонка. И если гонцы сегодня решили зарубиться по-настоящему — это будет карусель в режиме нон-стоп, все эти часы. Несколько объектов внимания одновременно, гонка живет бешеной жизнью, и ты ничего не должен упустить. И если ты будешь в это время сидеть на том, что накопал — жалко ведь, столько времени потратил — ты все убьешь. Даже на самом проходном этапе происходит масса интересного, надо просто знать изнутри, видеть это. Я могу взять гонца, едущего в отрыве, и говорить о нем 3 часа — не только его о друзьях детства и кулинарных пристрастиях, но о том, что поменялось в посадке, в технике, в содержании тренировочной работы, в его взаимодействиях с товарищами по команде; о том, во что он одет и на чем едет — и ни разу не повториться. Но это не же лекция, это зрелище! Спектакль! Ты должен менять темп, менять ритм, жонглировать темами, успевать везде. Это непросто, но к этому нужно стремиться.
— Ощущаете себя в России популярным комментатором?
— Про специализацию, подобную моей, говорят, что она дает широкую популярность в относительно узких кругах. И для меня важна признательность близкой по духу аудитории, а не внешние атрибуты популярности. Да, узнают, хотя мы больше существуем за кадром, причем в самых неожиданных местах — то на макушке скалы Ифач, то на пересадке в Белграде, то таксист по голосу опознает. И я практически всегда уверен: это люди, которым нравится то, что нравится мне, они из моего караса, как именовал это старик Воннегут. На некоторых мероприятиях случалось вкушать подобие ажиотажной популярности — это блюдо явно не по мне. Я бы им подавился, придушила бы такая жизнь. Для меня абсолютную ценность имеет свобода. Возможность задуматься, полюбоваться, подметить, записать, полностью принадлежать себе и своим близким. Дозированная публичность — это именно то, что меня устраивает.
Губерниев и интернет-войска
— Когда в комментариях пишут: «Курдюков лучше Губерниева», — это льстит?
— А в других пишут наоборот — это льстит Диме? Эта тема старше нас с ним вместе взятых, по-моему. При любой встрече повод улыбнуться. У нас разные каналы, разная аудитория — и по численности, и по составу, разная философия проектов, разные требования. Но при этом одна школа — «Евроспорт», его звезда тоже взлетела с этой орбиты, здесь мы бок о бок работали несколько лет, два нетеоретических спортсмена с одним подходом к материалу. С профессиональной точки зрения принципиальной разницы между нами нет.
— Он — классный комментатор?
— А как же! Людей, которые комментируя по-русски, так сильно тратились бы в эфире, рвали глотку и нервы, и при этом имели солидную профессиональную базу, совсем немного. Совсем. А особенности подачи определяются требованиями аудитории.
— Нынешняя популярность биатлона — во многом его заслуга?
— Он положил много сил на продвижение биатлона. От таких сопровождающих телепроектов, как его передача, не отказался бы ни один вид спорта. Случаются ли у него ошибки? Мы все их совершаем, кроме скалолазов, когда они идут фри-соло, без страховки.
— Почему его постоянно хейтят в интернете? В реальной жизни толпы бегут за фотографиями. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то из болельщиков в лицо сказал ему что-то неприятное — только благодарности. В сети все наоборот.
— Все эти пространства — соцсети, площадки для комментариев под текстами — отлично выявляют всякую чертовщину, которая в тебе сидит. Кто много ездит, не раз видел, как, выбравшись в отпуск на моря или горные курорты, вполне добропорядочные бюргеры тут же напиваются до состояния диких свиней. Дают себе расслабиться, как это называют. В сетях примерно то же. Снимаются социальные ограничения, и оказывается, что, кроме них, от хамства, безапелляционности, озлобленности больше ничто не удерживает. Есть точная формула, понятная носителю любого языка: no class.
Между тем, если адекватному цивилизованному человеку не нравится что-то смотреть или кого-то слушать, он просто смотрит и слушает другое. И никогда не опустится до базара в каментах, потому что, как минимум, уважает себя. И таких людей много, просто в сетях их видно и слышно гораздо меньше, потому что им жаль прожигать драгоценное время жизни.
— Почему вас интернет-войска не атакуют?
— Не то чтобы совсем не случалось — но да, редко. Наверно, потому что я антимилитарист, мы существуем в разных измерениях, я им мало интересен, так же, как и они мне, ха-ха! А если чуть серьезнее — так сложилось, что у меня более или менее очерчена своя аудитория. Большая ее часть разделяет мои представления о мире и о спорте. Эта аудитория менее многочисленная, но верная и благодарная. А у высокой волны всегда большая пена, это неизбежно.
Что касается нас с Губерниевым, взятых в отдельности от интернет-баталий — между нами добрые, дружеские отношения. Всегда были, есть и, надеюсь, будут. Потому что главное — то, что зарождается до того, как поднялась ядовитая пена. Если в человеческих взаимоотношениях переигрывать все из-за изменения обстоятельств или внешних влияний -то это… не знаю, тухло как-то.
Крик для комментатора — не единственный способ обмена энергией с аудиторией
— Что будете делать, если наедитесь велоспортом?
— Ну, этого точно не стоит бояться. Я не наемся им никогда. Мы слишком давно вместе, чтобы сомневаться — несколько десятков лет. Другое дело, что у меня полно других интересов и проектов, причем, как уже было сказано, не в спортивной области. Человек должен раскрываться всесторонне, это, если угодно, его обязанность, для этого он и послан на Землю.
— Если у комментатора нет эмоций — это похороны?
— Думаю, можно быть крепким бесстрастным профессионалом в каких-то аналитических видах, где в принципе немного эмоций. Но это — не про велик. Велоспорт предельно эмоциональный вид. Да, в повседневной жизни многодневщики постоянно экономят энергию. По дороге дремлют, на интервью дремлют. А потом выходят на старт — и превращаются в пышущих энергией первобытных зверей — хотя при этом действуют предельно целесообразно. Мне интересны живые люди, а не голограммы, в антиутопические времена — это спасение. Я проживаю каждую минуту вместе с ними, до капли.
Кстати, крик для комментатора, как и для актера — не единственный способ обмена энергией с аудиторией. Бывает эмоции, бурлящие внутри, бывают трудно сдерживаемые. Есть очень много оттенков чувств и путей их выражения, это и интересно. Если комментатор от начала до конца валит на акустическом пределе, потому что у него жестяная глотка — зритель скоро услышит, что звенит жесть, а не чувства. У велосипедного комментатора должны быть крепкие связки, но отзывчивая душа и оголенный нерв еще важнее, иначе в самом деле за 6 ч все и в самом деле помрут от однообразия.
— Про тона эмоций. Вы же немало лет посвятили театру.
— И многому там научился. Школа, за которую бесконечно благодарен судьбе. Были еще и радиоспектакли, литературное чтение — еще более близкое ремесло. Но в жанре спортивного комментария мне была ясна формула успеха, я с самого начала видел некие гарантии. У актера могут быть отличные данные, талант, он поставит это на кон — и проиграет все. Свое будущее проиграет. Это как и в большом спорте — сколько талантов он перемолол!..
— Самая тяжелая роль, которая может быть?
— Самое тяжелое — то, что сыгранно десятки раз, а это опять взялись ставить. Постоянно возникают мысли, которых не должно быть. Как и у музыканта, которому нужно придумывать что-то из ограниченного набора нот. Как и у писателя, который затрагивает вечную проблематику. После великих браться за что-то сложно. Но если думать, что самый главный режиссер смотрит на нас сверху и определяет, интересно ли ты исполняешь свою роль в жизни, все остальное не так страшно.
— Как исполнять ее интересно?
— Проживать каждую минуту, чтобы она тянулась вечно и в то же время будто она последняя. Принимать все, что даровано свыше, с благодарностью. И тратить себя.
— На скольких языках вы говорите?
— Русский и английский примерно на одном уровне, друзья-носители языка относят меня к двуязычным — наверное, чтобы я в благодарность за похвалу купил им всем по шоколадке. Итальянский постепенно подтягивается к английскому. На французском и испанском свободно читаю, понимаю внятную речь, но говорить на них хотел бы хорошо, а не так, как могу — и над этим работаю. Украинский из детства, его сложно отнести к иностранным — благодаря ему неплохо понимаю польский. Пока всё — те языки, на которых известны считанные слова и фразы, в список заносить не стоит. В первую очередь хочу довести испанский и французский до уровня итальянского. С этим мне будет еще веселее и в мире спорта, и в тех странах, которые мне близки.
— Спортивное достижение, которым гордитесь?
— Ожидаете, что этот будет какая-то ступенька после какой-то определенной гонки? Нет. Другое. Мне достался организм с довольно неплохим «железом», но крайне глючным программным обеспечением. С детства было много серьезных сбоев, некоторые из которых врачи так и поняли до конца. И когда тебе говорят: «Знаешь, давай сначала выберешься и поймешь, сколько проживешь, а потом будем задавать остальные вопросы» — ты начинаешь все оценивать иначе. Прозреваешь, понимаешь, что главное, а что — пыль. И, возможно, за это тебе даруется жизнь. И даже способность стать сильнее, чем был до того, как очутился на краю. Ты бьешь личный рекорд в раздельном старте через несколько лет после того, как твое сердце списали в утиль. Ты лезешь по скалам, делая сложные силовые движения, и твои плечи полностью функциональны — те самые, в которых были порваны суставные сумки, и светила хирургии твердили: операция, вероятность артроза, но иначе не поднимешь руку даже до плеча. И ты сделал это сам. Ты и природа. Вот это и есть настоящие достижения и победы, бесценные.
Много раз меня отбрасывало, но каждый раз удавалось восстановиться. Снова почувствовать себя живым и сильным — это счастье. И «гордиться» — слово вообще не из этой области, оценка, собственная или сторонняя, тут совсем не важна. Важно сырое ощущение того, что ты выжил. И снова живешь на полную катушку. Спорт дает много такого. И только даже поэтому он — бесценная штука.
