О том, как благодаря спорту оказаться на грани жизни и смерти и благодаря спорту выбраться оттуда, о театре и съемках в кино, репетициях «Мастера и Маргариты» и детских спектаклях, допинге и биатлоне, Олимпиаде в Сочи и несуществующем соперничестве с Губерниевым — в большом интервью Сергея Курдюкова порталу «Sports.ru»
— Вы собирались стать профессиональным спортсменом. Почему не сложилось?
– Здоровье. Юниорский возраст – время развития организма. Хотелось добиться многого, при этом не хотелось попасть в сапоги. Не то чтобы я дико боялся армии, просто очень не хотел перерыва в спортивной карьере. Чтобы избежать его, надо было попасть в спортроту, для чего нужен был очень хороший результат. Пришлось форсировать. Учитывая темпы развития моего организма – зря. Так я укатался и вылетел из спорта года на четыре.
Случился полный дисбаланс, начиная с сердца, заканчивая эндокринной системой. Пришел к врачу с пульсом в покое под сто двадцать ударов в минуту, трясущимися руками и на подгибающихся ногах. Спросил, когда смогу нормально гоняться. Он мне: «Знаешь, друг, сейчас имеем: сердце – тряпка, анализ крови такой, что волосы дыбом. Давай мы определимся, сколько ты будешь жить, а потом уже будем говорить про спорт». Я резко присмирел, перестал задавать лишние вопросы и занялся продлением жизни. Через два месяца начал потихоньку бегать, и так, день за днем, постепенно выгребал.
— То есть вас просто перегрузили?
– Не только, там еще были генетические моменты. В Штатах могли бы целое шоу сделать про выход из подобного состояния. Но я бы не пошел на это, наверное, даже если бы получил заметные деньги. Мне не захотелось бы снова пропускать это через себя. Хотя кому-то мой опыт мог быть полезен.
— Как вас после этого занесло в театр?
– Белый билет на руках. В армию не годен, потому что развалина. Появилось время и почти неограниченная свобода выбора. В школе замечали подвижность моей психики – почему не попробовать это эксплуатировать, интересно ведь. Получалось неплохо. Одно «но». В спорте есть объективный результат, который ты выдаешь. На сколько едешь, столько и стоишь. В театре, в кино ты можешь быть хорош, но все равно не сложится: попал в струю – не попал в струю, заметили – не заметили. Ты можешь получать три копейки и где-то прозябать со своими перспективными данными.
В Москве тогда было множество небольших театров с комбинированными труппами, где людей, которые не имели фундаментального театрального образования, доводили до кондиции. Я получил всю нужную практическую основу, нами больше двух лет занимались педагоги из ГИТИСа – речь, движение, танец, вокал, этюды. Режиссеры работали опытные, но с новаторскими наклонностями. То, что я получил тогда, до сих пор применяю в самых разных областях.
— Какие роли вы лучше всего запомнили?
– Интересная была работа в пьесах Вуди Аллена. Безумные, мрачненькие, темненькие, но ироничные. Реалии в них были для того времени неосвоенные. В отличие от контрреволюционных произведений Булгакова, которые на постперестроечной волне шли почти везде – но там тоже был свой драйв. «Мастера и Маргариту», конечно, репетировали, но до премьеры так и не дошли. В детских спектаклях очень нравилось работать – играл все подряд, от принцев до чудищ. Аудитория и энергетический обмен потрясающие. Имеешь полную возможность на сто процентов верить в то, что делаешь. Растворяться в этом, попадать в сказку целиком и полностью.
— Сколько лет вы занимались театром?
– Я еще занимался радиоспектаклями и литературными чтениями, в кино снимался, в эпизодиках, где текста на полстранички. Все вместе – почти десять лет.
— Как вы попали из театра на спортивное ТВ?
– После того, как я восстановился, стал кататься и участвовать в небольших соревнованиях, что было великим счастьем. Без этого практически невозможно. Я человек невиртуальный, мне нужен реальный стресс, реальные эмоции, реальные нагрузки. Тогда я чувствую, что живу по-настоящему. Ради этого, в том числе, я стал опять заниматься спортом, параллельно заочно учился в инязе, потому что понимал, что мне нужно базовое гуманитарное образование и языки, чтобы из всего этого лепить интересную, насыщенную дальнейшую жизнь. С ранней юности у меня достаточно легко получалось писать, формулировать, были первые опыты в качестве пишущего журналиста, я знал: мне есть, что сказать про спорт. Я поработал на радио, в рекламных проектах, что-то озвучивал, что-то играл за кадром – это уже были медиа. В кризис одно разваливалось, другое появлялось, и когда родилось «Радио Спорт», меня взяли. С этого начался спортивный эфир, через год я начал комментировать на «Евроспорте».
Велоспорт
— У вас какой-то умопомрачительный рекорд беспрерывного комментария.
– Больше 8 часов. До этого не раз работал по 7 с лишним, поскольку раньше этапы на «Тур де Франс» были не очень длинными и ехали не так быстро. Но это не самое страшное. Бывало, мы транслировали соревнования по прыжкам на лыжах с трамплина, висели в эфире больше четырех часов, и почти ничего не происходило из-за непогоды. Постоянно показывали общие планы, а из эфира нас не убирали. Ощущается как адский марафон.
— Как не надоесть зрителю за 8 часов?
– Так, может, я им надоел.
— Ну что вы делаете, чтобы оставаться интересным? Считается, что люди сейчас не умеют концентрироваться.
– Ну да, люди привыкли жить в режиме видеоклипов. С другой стороны, какого-то эпоса им все-таки не хватает. Поэтому они периодически покупают толстые книжки, зачастую написанные левой ногой и читают их от корки до корки. Поэтому они смотрят сериалы, иные из которых не стоят ломаного гроша.
А наши «сериалы» серьезные. Это настоящая жизнь. Если знать, на что обратить внимание людей, заразить их тем, насколько это энергетически мощно, дать понять, что продукт не липовый – их цепляет.
— Что конкретно можно и нельзя комментатору велоспорта?
– Нельзя зависать на одной ноте часами, если ситуация в гонке слишком стабильная. Железо и технические новинки, бэкграунд, география – все надо чередовать. Жизненные истории, какие-то странности – каждый гонщик должен быть яркой личностью, не похожей на иных. В игровых видах спорта ситуация постоянно меняется, поэтому ты не опишешь человека глубоко. Здесь ему можно уделить внимание, он становится для зрителей осязаемым, будто персонаж фильма. Но и на этом нельзя застревать. Ты должен держать ситуацию в гонке, постоянно взбадривать аудиторию, даже если случилось что-то минимальное, вроде прокола. Важна аритмия, это тоже приходит из театральной подготовки. Там говорили: «Если ты всю роль орешь, то через десять минут от тебя устанут. Так же, как если бурчишь ее под нос. Если ты взлетаешь и опускаешься психологически, живешь неритмично, у тебя выходы на пики и выполажнивания, это держит внимание».
— Как люди смотрят длинные велогонки? Смотрят целиком? Смотрят десять минут и выключают?
– Люди очень разные, десятки категорий. У нас велосипедная аудитория только в последние 10-15 лет сформировалась. В традиционных велосипедных странах, вроде Франции и Италии, почему так много было производителей бытовой техники, продуктов, особенно раньше? Потому что домохозяйки будут смотреть от и до. Они просто балдеют. На экране полные энергии мужики, пусть в большинстве своем слишком тощие, но мускулистые и боевитые. Замечательная картинка: красивые пейзажи, форма. Не оторваться. Иные домохозяйки лучше комментаторов знают все, что творится в гонке и вокруг.
Совсем другой контингент – люди, помешанные на велосипеде. Они, конечно, смотрят иначе. В Европе и Америке очень большой рынок дорогущей спортивной велосипедной техники. Платежеспособные люди потихоньку покатываются, многие участвуют в любительских соревнованиях. Это тысячи людей, которые готовы отдать за модный велосипед с оборудованием текущего сезона больше десяти тысяч евро. Это интересная клиентура для производителей, ради них делают многое, они вглядываются в каждую мелочь.
А есть люди, которые приходят усталые с работы. Они любят велосипед, но у них был тяжелый день, и они смотрят только развязку. Очень многие комментаторы, в том числе когда-то я, делают ошибку: много по-настоящему интересного выкладывают на старте репортажа, а потом думают, повторять или нет. Явно же аудитория изменилось, подошли люди, которые ничего не слышали.
— Комментируя велогонки, вы ведь работаете для нескольких тысяч человек?
– Ну нет. Подтвержденная аудитория в последние годы прилично разрослась. И не только в России. Русскоязычный сигнал «Евроспорта» идет на Казахстан, страны Балтии, Украину, даже в Израиле нас принимают. Суммарно это сотни тысяч человек. Мне вполне хватает.
— Правда, что профессиональный велоспорт вреден для здоровья?
– Он травмоопасен. И укатать себя можно, и хронику какую-нибудь завести. Но очень многое упирается в правильную, умную подготовку. Если у тебя здоровый подход, если ты профессионально относишься к питанию, выбору тренировочной программы, посадке, подбору седла, расположению шипов на велотуфлях, ты проживешь долго.
— То есть большинство профессиональных велосипедистов заканчивают карьеру здоровыми людьми?
– Большой профессиональный спорт обычно в принципе не подразумевает здоровье. Травмы. Зашкаливающие нагрузки. Часто надо бы решать тот или иной вопрос постепенно, а время не ждет, работодатели не ждут, карьера короткая. Логика «давай попробуем, может, выживем». Многие сознательно идут на риск, губят здоровье. Но это не только для велоспорта характерно, убить себя можно везде, и за пределами спорта в том числе. Если есть голова на плечах и твоя задача – спортивное долголетие, то это вполне достижимо. Другое дело, что в спорте много несамостоятельных людей, которые полностью отдают себя во власть специалистов, снимая с себя всякую ответственность за себя самого.
— В велоспорте все употребляют допинг, ведь так?
– Эта проблема стала в разы менее острой по сравнению с ситуацией даже десятилетней давности. Очень жестко все взято под контроль. Серьезные санкции, в Европе вообще на уровне уголовной ответственности. Когда гонки проводятся вне организационных структур, где никто никого толком не проверяет, там выскакивают непонятные личности, способные укатать даже профессионала, если вдруг тот к ним наведается. А элитный профессиональный гонщик постоянно под контролем.
Жизненной необходимости в допинге нет. Говорят: «Ну как можно ехать двести с лишним километров?!» Готовиться, нормально питаться – и ехать. Человеческий организм – удивительная штука. Я пресс-атташе в «РусВело», не профессиональный гонщик никак – на зимнем сборе мы с ребятами ездили по 200 с лишним километров за тренировку, сносно терпел, нормально восстанавливался. Даже не элита, обычный человек способен на удивительные вещи с помощью вполне разрешенных методов. Только это большая возня, кропотливая работа, часто – большие денежные затраты. Проще что-то проглотить и так получить 10-15 недостающих процентов.
— Когда в велоспорте гремели допинговые скандалы, казалось, что это чуть ли не самый грязный спорт на свете.
– Велоспорт создал себе черный пиар. Много противоборствующих сторон, которым свойственно стирать грязное белье на публике. Другие виды спорта осторожнее: многое тонет в кулуарах, никто ничего не знает. Велоспорт выпускал скандалы, так исторически сложилось. И там не крутились такие деньги, которые заставляли бы бояться что-то выпускать наружу. Есть ощущение, что более высокооплачиваемые виды спорта могут купить молчание… В отечественном велосипедном сегменте сейчас целенаправленно выискивать чернуху не принято.
— Ваше отношение к истории Лэнса Армстронга?
– Мне очень грустно, что все так. Потому что человек с порога смерти ушел к выдающимся достижениям. Но вот таким способом. Если называть вещи своими именами, то его команда – проект, который использовал то, что использовало подавляющее большинство, только все было организовано профессиональнее. Никогда не забуду: его второй «Тур де Франс», плохая погода, Пиренеи, первые серьезные горы. Кубический, мускулистый человек, не сушеный горнячок. Поднимается из седла, на всех оглядывается, и больше уже не садится в седло, в финальную гору выезжает как мотоцикл. Я комментировал, и мне было абсолютно все понятно. Люди, которые работали со мной в смене, думаю, не дадут соврать, хотя прошло больше десяти лет. Я сказал: «Если сейчас его не остановят, он теперь будет выигрывать все. Потому что тут явно дополнительная передача».
Человеку в теме очень явно видно, когда присутствует что-то этакое. Иногда все выглядит как насмешка, соперники просто превращаются в массовку. Но публике дай шоу, супермена, тогда она будет платить деньги. Нужен человек, который подметет с десяток медалей, привезет полбассейна на ста метрах, толкнет на центнер больше. Или встанет на велосипеде и улетит за облака.
Биатлон
— Русский биатлон здоров или болен?
– На этом отрезке своей деятельности я не то что совсем выпал из темы, но на Олимпиаде я биатлон не делал и перед ней не готовил. Этот сезон у меня фактически вне биатлона. Лыжи, прыжки – да, а биатлон я брал очень мало.
— Как вы относитесь к деятельности Прохорова на посту главы СБР?
– К достижениям – позитивно, к провалам – с сожалениям. Но у нас принято абсолютизировать руководство, вспомним многолетние баталии вокруг президентского кресла лыжной гоночной федерации. Мне кажется, он не так судьбоносен, как это воспринимается.
— Вы следите за выборами президента СБР?
– Честно? Я комментирую «Джиро Д’Италия» и работаю пресс-атташе «РусВело». Сейчас мне следить за чем-то еще физически не удается. Ближе к зиме начну опять погружаться.
— Победа Бьорндалена на Олимпиаде – признак того, что уровень биатлона упал?
– Я не очень люблю готовые формулировки, рубленые ответы, цифры. Мне обалденно понравилось, как он выступил в Сочи. На эмоциональном уровне. Мне больше нравится чувствовать, а не анализировать, и я чувствую, что это здорово. Отражает это что-то, не отражает – для меня это, ей-богу, вторично. Это крутая история – человеческая, театрализованная, готовый сюжет для романа. Это круто для спорта.
— Почему допинг – столь масштабная проблема в русском биатлоне? Вы верите в заговор WADA и зарубежных медиа против российских биатлонистов?
– Я никогда ни в чем не был верным приверженцем теории заговоров. Да, наличие предвзятости периодически ощущается. Проблема допинга в биатлоне – часть проблемы допинга в видах спорта на выносливость в целом. Не только в России.
— Но в сборной России же правда больше скандалов, чем в других сильных биатлонных сборных.
– Я же говорю: я не веду статистику. За последние десять лета бабахи были в видах спорта на выносливость и в других местах. В зимних видах – в Австрии, Финляндии, например.
— То есть вы не считаете, что в сборной России по биатлону есть какая-то особая проблема с допингом?
– Я не думаю, что это системно. Но для того, чтобы ставить диагнозы, надо проблему изучать долго и глубоко, я этим не занимался. И еще. Опытный глаз всегда определит – «здесь что-то есть». Возможно, что-то новое, что пока не ловится или даже не входит в список запрещенных препаратов, просто потому, что не успело в него попасть. С точки зрения юриспруденции я не имею права обвинять человека, если я не имею улик. И в этом вечный конфликт. Как тогда с Армстронгом. Я вижу, что он летит. Как человек из этого мира, я понимаю, что он чем-то себе помог. Но у меня нет фактов. Если я выйду на площадь и скажу, то на меня могут запросто подать в суд. Обычная юридическая практика, которая распространяется и на спорт. У нас очень многие идут на то, что у него есть какие-то домыслы, значит, можно их опубликовать, выдать в эфир и знать, что ничего не будет. Это странно.
— Вам хотелось бы, чтобы Пихлер остался?
– Что значит, «мне бы хотелось»? По идее, мне хочется пожелать девчонкам, которые льют пот и кровь, чтобы они получили того тренера, который их доведет до максимума, будет их устраивать. Это главное. Пихлер, Михлер, кто угодно – главное, чтобы был человек, которые реально с ними продуктивно работал, чтобы они, надрываясь, не упирались в стену.
— Пихлер такой человек?
– Я у Пихлера не тренировался, но для большинства, такое ощущение, он не вполне подходит.
— А для вас?
– А для меня каким образом? Я член сборной?
— Нет, но вы человек, который работает на биатлоне, и у которого неизбежно должно формироваться свое мнение о происходящем в биатлоне.
– Я комментатор. Но для меня во главе всего интересы спортсмена. Поэтому я оцениваю любую ситуацию с точки зрения атлета, а не аналитика, гуру или арбитра.
Телевидение, комментирование
— Я так понял, вы считаете, что российские комментаторы злоупотребляют выражением своего мнения.
– Да ничего плохого, лишь бы публику это устраивало. Ты делаешь продукт для публики. Если ей интересно, нравится, ты можешь делать все что угодно в пределах норм приличия. Экспериментировать с формами можно как угодно. Пусть будет все разное, если все будут как двое из ларца, мне как зрителю будет скучно.
— Но вам такой подход не близок?
– Что имеется в виду под собственным мнением? У меня на любую ситуацию есть свой взгляд. Но если речь просто о стремлении выпендриться, соригиниальничать ради оригинальности, поднять градус ситуации… Мне один комментатор говорил: «Сознательно сморозь полную чепуху и поставь всех на уши. Пусть все переругаются». Это мне не близко. Мои собственные мнения редко бывают радикальными, потому что я чувствую нутром виды, которые комментирую, я более-менее понимаю, что там с людьми происходит, потому ничего такого дикого сказать просто не могу.
— У вас бывает, что вы чего-то не говорите, потому что боитесь кого-то обидеть?
– «Боюсь» – неподходящее слово. Мне часто не хочется обижать людей, которые положили жизнь и здоровье, а у них почему-то не получилось. К этому я отношусь очень осторожно. Это то, о чем я не раз говорил. Ляпнуть между делом: «Да, этот уже слабак, отработанный материал!» Ты понимаешь, что его друзья, родственники слушают?! Ладно человек просто обозлится, а если психологически сломается из-за этого? Это на твоей совести будет. А кто ты такой вообще?
Есть большой спортивный спектакль, фильм. Вот «Семнадцать мгновений весны». Ты голос за кадром, сопровождающий Штирлица. Ты не Штирлиц. Ты создаешь атмосферу, сопровождаешь сюжет, помогаешь сопереживать, вникнуть. Но кто ты – верховный судья, арбитр? Да ни разу. Ты можешь высказать мнение, но высказываться так, будто ты почти уже Господь Бог, будто ты выше этого всего… Не судить надо, а постараться понять. Главные люди – те, которые находятся на арене. Те, кто всего себя отдает в коротенький период времени, зачастую не думая – и зря – о том, что будет после. Часто вся их жизнь на этом отрезке, потом – выпивка, прострация, депрессия. К этому скатыванию можешь быть причастен ты.
— То есть комментатор может сломать жизнь спортсмену?
– В худшем случае – да. Но комментатор может воодушевить человека, находящегося в беде, помочь ему жить дальше, в спорте и вне его. Это важная штука, это один из важнейших мотивирующих факторов.
— Вы считаете, что комментируете лучше Губерниева?
– Эти разговоры про «лучше-хуже» – развлечение для болельщиков. Мы с Димой приятели, между нами нет никакого дерби. По большому счету, мы делаем одно и то же, только по-разному. С точки зрения эмоциональной составляющей, того, из чего компонуется репортаж, у нас база одна и та же. У него есть свои удачи, у меня есть. Аудитория у нас различается – по количеству, по составу – это правда, ну и что? Я вообще к людям редко меняю сложившееся отношение, я Диму воспринимаю практически так же, как воспринимал, когда оба стартовали. Как был корешем с «Евроспорта», так и остался. И странно при таком раскладе ходить с рулеткой и что-то вымерять.
— Случай с Губерниевым и Ростовцевым – это хорошо?
– Все подобные истории – шоубиз. Опять же, не зная подробностей – а я их, представьте себе, не знаю – начинать анализировать я бы не стал. Но вообще любые разборки между мужиками должны оставаться между мужиками.
— Вы ведь не очень любите современные медиа, так?
– Скажем так, меня не устраивают многие тенденции. Тоже своеобразная форма шоубиза.
— И вас не смущает, что вы работаете на медиа?
– Нет, не смущает. Я делаю свое дело так, как его понимаю, и мне дают его делать. Меня спрашивают: «Тебя не смущает, что ты работаешь в спорте, а в нем полно допинга?» Но я же этот допинг не ем. Мое сознательное решение. Дело совести каждого.
— Комментаторы, становящиеся популярнее своих видов спорта, это нормально?
– Это феномен экрана и больших шоу. Так всегда было. Поколения спортсменов сменяются, а люди, которые ведут спортивные шоу, остаются на долгие годы, зачастую они более узнаваемы. Приятно, когда ты получаешь признание. Но я легко к этому отношусь.
— Значит, вам не хочется славы?
– Трудиться ради ее приумножения – это не интересно. Жизнь состоит из кучи интересных реальных вещей. Условно говоря, я еду гонку. Три тысячи соперников, прекраснейшие места, экшен, впечатления, потрясающие вещи, которые выдает твой организм. От этого прет. От того, чтобы выстрадать себе еще кусок славы, не прет.
— Мне кажется, будь у вас возможность, вы бы совсем променяли комментирование на спорт.
– Наверное, нет. Я думал об этом. Надо успевать все. У меня есть возможность работать только пресс-атташе, делать материалы про страны и путешествия, обкатывать горнолыжные склоны, лазить по горам, гоняться на любительских гонках, в промежутках – наслаждаться воздухом и пейзажами. Но есть довольно много людей, которые говорят: «Не бросай микрофон». Болельщики, люди из видов, которые я комментирую. Значит, это кому-нибудь нужно. И как ни странно, мне это еще не надоело. Часов в сутках не хватает, а бросать ничего не хочется.
— В чем разница между работой на «Евроспорте» и Первом канале?
– На Олимпиаде – практически никакой. Под руку мне никто ничего не говорил. Меня заранее просили кое-какие вещи «разжевывать» чуть-чуть больше, ведь если на «Евроспорте» смотрят лыжные гонки, то смотрят этапы десятками. Ты ориентируешься на то, что большая часть аудитории знает предысторию. Руководство вроде бы устроило. Я спокойно делал свое дело, и получил колоссальное удовольствие от Олимпиады. Она действительно была клевая. Одно из самых запоминающихся событий в моей жизни.
— Вы регулярно общаетесь со зрителями в твиттере. Недавно прошла информация, что в России его могут отключить.
– Не знаю, насколько это реально. Для меня это важный инструмент связи с аудиторией, он мне нужен, это не помойка какая-то. Мне бы этого не хотелось.
— Правда, что на «Евроспорте» самые рейтинговые трансляции – прыжки с трамплина?
– В зимних видах, по Европе – да. Биатлон второй, но во многих странах он лидирует, а в целом прыжкам он проигрывает. Там люди летают, их надолго берут крупным планом, у каждого сольный выход. Динамику биатлона многие не проглатывают: мишеней миллион, комментатор строчит, они не успевают. За прыжками поспеет человек любого возраста и любого психотипа.
— Телевидение сейчас и 15 лет назад отличается?
– На телевидении отразилось то, что сегодня с обществом происходит. Не только с нашим. Оно стало более прагматичным, циничным, заряженным на борьбу за успех. Иногда это хорошо, иногда ужасные вещи творятся. Я вообще не знаю, где окажется телевидение с развитием техники. Но на «Евроспорте» никаких радикальных перемен не произошло. Только эволюционные.
— Редактор олимпийского раздела Sports.ru просил узнать, почему ваши репортажи такие серьезные. Спрашиваю.
– В самом деле? А меня очень часто благодарят за то, что повеселил. Ирония – хорошая, позитивная – всегда наготове. Только день на день не приходится, иногда просто нет настроения подкалывать все и вся. И потом, надо отражать ситуацию, а не устраивать стендап отдельно от того, что творится в кадре. Если ситуация позволяет – улыбнемся и посмеемся вместе.
Роман Мун
www.sports.ru
