На Олимпиаде в Сочи Сергей Долидович бежал в 40 лет. И уже за это заслуживал как минимум внимания. Даже в лыжных гонках, которые год от года становятся все более возрастным видом спорта, занятое белорусом на 50-километровой дистанции пятое место можно приравнять к спортивному подвигу. Он тогда, помнится, расстроился: всю жизнь один из сильнейших марафонцев мира на топ-турнирах ходил вокруг да около пьедесталов. Справедливость, кстати, все же может восторжествовать. Если занявших в сочинском марафоне первые два места, а ныне подозревающихся в применении допинга россиян Александра Легкова и Максима Выглежанина дисквалифицируют, то олимпийская бронза спустя три года все же может найти белорусского героя. Правда, сам он к такой перспективе относится скептически, а новость встречает на дистанции, куда неожиданно для многих решил вернуться после попытки поруководить национальной сборной.
— Говоришь, многие удивились, увидев меня на дистанции? Я и сам, признаться, не ожидал. Понятно, что решение об окончании карьеры всегда оттягивают до последнего, но я уж точно не преследовал цели кого–то удивить спортивным долголетием. Как вышло так вышло: все к лучшему. Я на трассе, до чемпионата мира в Лахти — полтора месяца, и я серьезно готовлюсь к этому старту.
— На что можно претендовать на чемпионате мира в 43 года?
— В длинной гонке — на все что угодно. Понятно, что в «разделке» и «дуатлоне» шансов у меня практически нет, а вот марафон… Если я в 40 лет претендовал на медаль, если два года назад был четвертым на этапе Кубка мира в Осло, проиграв лидеру одну секунду, то почему не могу сделать чего–то подобного в 43 года?
— И тем не менее в прошлом году показалось, что на тренерский пост ты пришел всерьез и надолго, а совмещение его с выступлениями — явление временное. Неужели тебя выжили?
— Ни в коем случае. Но были определенные моменты… Знаешь, на данный момент я не готов обсуждать эту историю. Возможно, тему стоило поднять немного раньше, но теперь до конца сезона ворошить все это не хочу. Сейчас моя цель — выступить на чемпионате мира.
— Говорят, перестроить мышление с тренерского на спортивное и обратно — довольно сложный процесс…
— У меня проблем не возникло. Тем более что один воспитанник у меня все же остался — Юра Остапенко. Мы тренируемся с ним в паре — так проще для обоих, и мне сложно сказать, кто для кого в этом случае является спарринг–партнером.
— Но работаете вы, как я понимаю, отдельно от сборной?
— Да, отдельно. Я числюсь в составе команды, но мне так проще. Тем более что там и тренер поменялся… В общем, еще на стадии подготовки мы прописали, что готовиться будем сами. Это нормальный процесс. Кто–то из ребят, например, захотел поработать с другим тренером. Это не конфликт: просто когда нет резкого роста результата, виноватым сразу оказывается тренер. Хотя я старался донести до людей, что 30–летним спортсменам не нужно «вытирать сопли». С каким бы тренером ты ни работал, в таком возрасте прогресс все равно в большей мере будет зависеть от тебя самого.
— Что–то подобное, помнится, говорил, покидая Беларусь, и несостоявшийся тренер нашей биатлонной команды Рафаэль Пуаре…
— Профессионалам нужно давать больше индивидуальной работы. А сваливать свои просчеты на других и думать, что, дескать, перейду к новому тренеру и сразу раскроюсь, — не лучшая тактика. Я не хочу вдаваться в рассуждения про особенности менталитета или что–то подобное. Но факт в том, что с прошлого года результаты белорусских лыжников ничуть не изменились, и, возможно, кто–то уже задумался, что, наверное, проблема несколько шире, чем плохой или хороший тренер.
— Тебе не кажется, что всего одна «настоящая» белоруска в сборной Беларуси по лыжным гонкам — это явный недобор?
— Согласен. Но проблема ведь не в том, что своим закрывают дорогу. Их просто нет. Уровень вида спорта нужно оценивать по результатам не первого номера и даже не второго, а в лучшем случае, по третьему–четвертому спортсмену. Но так ведь никто не делал. Почти восемь лет, пока я выступал, моими результатами прикрывали общую невеселую ситуацию и совершенно забывали про молодежь. В 2002 году перспективные ребята, которые могли выступать на хорошем уровне, попросту закончили карьеру. Коля Семеняко, например, почти в одни ноги со мной бежал, потенциально должен был быть призером этапов Кубка мира. Да и другие ребята выглядели интересно, но ушли. А им на смену никого не подготовили.
— Говорят, что все это из–за проблем со снегом и зарплатами…
— В нынешнем году много ребят выезжают, тренируются на снегу. Так что проблема решаема. Что же касается денег, то когда в 2001 году я выиграл этап Кубка мира, у всех в команде зарплата была 100 долларов, а у меня стала 110. И что, мне нужно было заканчивать со спортом? На протяжении всей моей карьеры зарплата у меня была на уровне 250 — 300 долларов: президентскую стипендию я получаю только последние 3 года. Просто я параллельно искал возможности заработать: например, на марафонах.
— Кроме тебя, марафоны у нас более–менее успешно бегал только Алексей Иванов…
— Он, кстати, тоже один из примеров, когда человек хотел чего–то добиться и искал возможности заработать своими ногами. Но Иванов закончил два года назад. А другие… Вот как объяснить, что никакая большая зарплата сама по себе не может вырастить олимпийского чемпиона? Первым в списке предпосылок для спортивного роста стоит желание побеждать. Спортивное эго. Если человек не эгоист и победа на чемпионате Беларуси для него вполне приемлемый итог, ему просто нечего делать в спорте.
— Тогда как ты с точки зрения спортивного эгоизма отнесся к перспективе получить спустя три года олимпийскую медаль, к которой стремился всю жизнь?
— Воспринял так же, как и раньше: я Легкову и Выглежанину проиграл в той гонке. Сегодня на соревнованиях в России меня уже начинают поздравлять: «Скоро тебя, похоже, наградят!» Но как это награждение, если оно случится, можно сравнить с моментом, когда ты после гонки стоишь на пьедестале? Через четыре года любая, даже золотая медаль не может вызвать таких же чувств. А одним из лидеров длинных гонок все меня считают и без медалей.
— Не возникает злости на россиян? Ведь если обвинения правдивы, то получается, что они украли у тебя мечту…
— Никакой злости. У меня во всей этой истории вопросы вызывает только коллективная ответственность. Когда из–за нарушений отдельных спортсменов начинают валить в кучу всех остальных. К счастью, спортсмены в большинстве своем ко всем этим расследованиям отнеслись с пониманием, и, насколько я вижу, на соревнованиях россиян никто изгоями не делает.
— Выходит, все эти перепроверки и «восстановление справедливости» спустя несколько лет не нужны ни победителям, ни проигравшим?
— Я не хочу влезать в такие дебри и давать кому–то оценки. Для этого есть специалисты. У меня вот спрашивают, хотел бы я получить медаль. Конечно, хотел бы, и, если решат вручить, я ее возьму. Хотел бы я, чтобы ребят дисквалифицировали? Конечно, нет. Вот и вся история. Медали нужно завоевывать другим способом. Спорт — это эмоции, интрига. В чем смысл смотреть матч, заранее зная его результат? Я ни разу в жизни не смотрел ни одного соревнования, если знал, чем все закончится. В лучшем случае — нарезку интересных моментов или повторы забитых голов. Так и в гонках: ты бежишь — и все эмоции испытываешь сегодня. Завтра они уже будут никому не нужны.
— К 43 годам острота эмоций, говорят, снижается — приходит время рационализма?
— Сомневаюсь: у меня перед каждым стартом внутри все кипит. Волнуюсь, переживаю…
— Может, и до Олимпиады в Пхенчхане с такими темпами добежишь?
— Это — точно нет. Я ведь уже всерьез собирался работать тренером, и нынешнее возвращение — стечение обстоятельств. Так что после Лахти — точно финиш.
Источник: «Советская Белоруссия»
