Во время непродолжительного августовского визита к биатлонистам в австрийском Обертиллиахе имя стрелкового тренера Сергея Богданова я слышала слишком часто, чтобы уехать со сбора, не поговорив с ним. Поэтому в заключительный день, когда команда уже вовсю готовилась к отъезду домой, и отправилась на поиски. Богданов сидел на полу в своем гостиничном номере и паковал патроны. На просьбу об интервью отреагировал без особых эмоций: «Полчаса? Полчаса у меня есть…»
– Вы отработали в сборной два сезона с Николаем Лопуховым, один – с Александром Касперовичем, сейчас работаете в группе Владимира Брагина. А как вообще тренеры из стрельбы попадают в биатлон?
– В каком смысле?
– Ну не по объявлению же вы пришли в сборную?
– Хм, хорошая фраза – по объявлению. «Где вы таких работников взяли? – Да так, набрали по объявлению». На самом деле мне после чемпионата мира-2012 позвонил Лопухов и предложил поработать с ним в мужской команде. В сборной тогда работал Саша Куделин, который занимался отстрелом патронов и прочими связанными со стрельбой вещами. Он меня Лопухову и порекомендовал.
В тот год я был с командой не так долго – только летом. Занимался в основном с Алексеем Слеповым. Ему больше других требовалась помощь, поскольку отсутствовала даже базовая работа. Вот мы все вместе с ним и работали. Просто Андрей Гербулов отвечал в стрельбе за всю команду, мне же разрешили работать со Слеповым индивидуально.
– Помните свои первые впечатления от работы с биатлонистами?
– Мне хотелось прежде всего увидеть, как в сборной команде работают тренеры. Было очень интересно. Теория тренерского дела – это одно, как и работа с маленькими детьми, а профессиональная команда – совсем другая история.
– Я правильно понимаю, что до прихода в сборную вы работали с детьми?
– Много где работал. Я же педагог по образованию. Причем не только по бумажкам.
– И учителем в школе были?
– Да. Сразу после института преподавал в деревенской школе, а кроме этого работал воспитателем в детском доме.
– Где именно?
– В Алапаевском районе Свердловской области. Потом перебрался в Нижний Тагил – перед армией, и тоже устроился в детский дом – уже сознательно.
– Простите, если вопрос прозвучит нетактично, но почему именно детский дом? Это же очень тяжелая работа, не думаю, что туда рвутся многие.
– Это действительно сложнее, чем быть просто тренером или педагогом. Но интересно. В том плане, что там сразу понимаешь: есть у тебя призвание к тому, чтобы быть педагогом, или нет. Если есть – возможность это призвание реализовать в таких учреждениях безгранична. Там ты и папа, и мама, и воспитатель. Причем круглосуточно. Если из обычной школы дети идут домой, то в детском доме, уйдя от тебя после уроков, они к тебе же и возвращаются. Завоевать доверие таких детей трудно. Они слишком привыкают к тому, что их постоянно обманывают, поэтому сами начинают вести себя точно так же, грубят. Но если завоевал, к тебе и твоим словам начинают относиться совершенно иначе. Даже курить бросали многие.
– На каком этапе жизни ваша педагогическая работа пересеклась со спортивной?
– Тренерским делом я начал заниматься уже с 18-ти лет – вел группы по восточным единоборствам. Надо же было где-то работать, пока учился в институте? Модными в те времена у нас считались все направления ушу, вьетнамские единоборства, китайские. Кроме этого развивались карате, кикбоксинг.
– Осталось понять, где и когда в этом списке образовалось место для стрельбы.
– Стрельбой я увлекся случайно, когда учился в школе. Пришел в тир с классом сдавать нормы ГТО, стреляли мы лежа с упора, и результат я показал такой, что мне тут же было сказано: «Надо стрелять». Дело в том, что у многих профессиональных стрелковых тренеров есть такой критерий отбора: если человек впервые берет в руки стрелковое оружие и сразу попадает в цель, такого надо брать.
– И до какого уровня результатов вам удалось дойти?
– До уровня мастера спорта. Возможно, мог бы добиться большего, но я не так много тренировался – не было времени. В группе я занимался вместе с нашей будущей олимпийской чемпионкой Любой Галкиной. Она была на год постарше, сильнее нас, за ней, понятное дело, все тянулись. Но потом Люба закончила школу и уехала из города. А сами знаете, как бывает: когда из группы уходит лидер, сразу резко снижается интерес к тренировкам. Дома я продолжал заниматься, пытался понять, что такое выстрел, как он происходит, за счет чего можно попадать в «пуп» мишени, как сделать это умение стабильным. Приходил в тир только для того, чтобы сопоставить свою «домашнюю» работу с практикой – понять, насколько правильно я размышлял. Но совсем уж серьезными те занятия было назвать трудно. А через много лет, когда Галкина выиграла Олимпийские игры, я пожалел, что не остался в стрельбе. У меня неплохо получалось.
– Для меня стрельба всегда была чем-то на грани искусства. Но не раз приходила в голову мысль, что биатлонисту совершенно не обязательно быть выдающимся стрелком – достаточно и среднего уровня. Или это не так?
– В стрельбе ты работаешь на качество, и тебе нужна центральная «десятка». Биатлониста тоже можно научить попадать исключительно в центр мишени, но это будет совершенно другое время на рубеже. Плюс вносит свои коррективы необходимость стрелять на определенном и достаточно высоком пульсе. Стрелки же, в отличие от биатлонистов, работают исключительно в покое. Что до базовой техники, она и там, и там, абсолютно одинакова.
А вот соревновательная стрельба в биатлоне – это уже чистая психология. Все навыки закладываются летом и к зиме должны быть полностью отработаны. В том году мне удалось посмотреть одну из гонок на чемпионате мира в Контиолахти, где я прежде всего старался увидеть и понять, почему стрельба у ребят не идет так, как шла на тех же этапах Кубка мира. Не увидел ни одной технической ошибки. Все промахи были чисто психологического плана.
– Означают ли ваши слова, что кроме тренера по стрельбе с командой должен работать и психолог тоже?
– Перед Олимпийскими играми такие люди в команде, знаю, работали, и отзывы об их работе были самыми хорошими. Хотя ту же Галкину я как-то спросил, есть ли психолог у них в стрелковой сборной. Она сказала, что есть, но спортсмены к нему не ходят. Достаточно общения с тренерами – тренеру больше доверяешь.
– Персональная подгонка оружия – тоже ваша зона ответственности?
– Ложе подгоняет оружейник, который находится в команде весь сезон, но четкого разделения в работе обычно нет. Разбираем проблемы вместе, решаем вместе. Иногда – с ребятами.
– Со сборной вы работаете только на подготовительном этапе?
– Первые два года было именно так, сейчас у меня контракт на весь сезон. Но даже когда меня не было в команде, я постоянно общался с ребятами, с тренерами, отслеживал все гонки по Сивидате.
– Не возникало в этот момент ощущения, что лучше бы сейчас быть на рубеже, а не сидеть перед экраном?
– Возникало, конечно. Я, собственно, всегда был готов поехать туда, куда позовут. Просто как-то не складывалось.
– Насколько верна теория о том, что если человек «не стреляет», научить его невозможно?
– Научить-то можно, но лишь до определенного уровня. Если человеку не дана природоустойчивость…
– Какая, простите, устойчивость?
– Это просто такое выражение. Можно уметь, понимать, как надо, но не мочь. Улавливаете разницу?
– Знаю спортсменов, которые пытались улучшать свою стрельбу до бесконечности, занимаясь холостым тренажом все свободное от беговых тренировок время. Есть ли какой-то разумный предел? И можно ли себя в этом перетренировать?
– Все очень индивидуально. Я уже сказал про природоустойчивость. Если она есть, человеку не требуется много работать над стрельбой – она и без этого всегда будет более точной, нежели у остальных. А вот если нет… С такими, кстати, тоже интересно: начинаешь искать любые зацепки, чтобы вытянуть из человека максимум. Хотя по большому счету максимум не вытянет ни один тренер – спортсмен должен сделать это сам. А ты просто даешь человеку знание.
– Эмоциональность для стрелка – это минус?
– У меня были самые разные спортсмены. Как правило у эмоциональных людей есть хороший спортивный характер, который позволяет в нужный момент «гасить» эмоции и добиваться результата. Просто в зависимости от характера нужно и пули соответствующие подбирать. Если спокойному стрелку дать патрон с высокой скоростью, у человека может быть внутренний шок от выстрела.
– Кажется я перестаю вас понимать.
– Объясню: в стрельбе очень важно, чтобы человек испытывал максимальный комфорт. В том числе и в момент выстрела. Если флегматику дать высокоскоростной патрон, у человека в момент выстрела непроизвольно появляется дискомфорт. Соответственно он начинает дергаться, потому что его внутренняя скорость реакции не позволяет в полной мере контролировать, что происходит. А дашь такому более медленный патрон – и он становится со своим оружием единым целым. Я всегда очень серьезно к таким вещам относился.
– Что для вас самое сложное в работе с биатлонистами?
– Никакой особой сложности нет, если честно.
– Какой выстрел в стрельбе более сложен – первый или последний?
– Все гораздо раньше начинается. Я и ребятам постоянно говорю: как только вы зашли на «биржу» – все, началась стрельба. И заканчивается она, когда ты с «биржи» ушел. Все это время ты внутренне должен во всех отношениях быть стрелком. А не тогда, когда ты остановился, встал или лег на коврик и прицелился.
– А как можно быть стрелком при пульсе 180?
– Выстрел должен быть осознанным при любых обстоятельствах. Тут главное в другом: спортсмен должен стрелять на своем пульсе, на том, на котором привык стрелять в тренировках. В этом случае он просто выполняет привычную работу. Если же человек пришел на рубеж не на своем пульсе, у него в голове сидит единственная мысль: любой ценой попасть в мишень. То есть кроме этой мишени он уже не видит ничего и никого вокруг, а внимание со своих действий уходит. Соответственно теряется способность отслеживать, правильно ли прижата винтовка, где находилась рука, расслаблена ли кисть и так далее.
– Скорострельность на рубеже можно улучшать до бесконечности, или есть оптимальный предел?
– Есть такое понятие «интеллектуальный палец». То есть человек точно знает, когда нажать на курок. Понятно, что некоторые навыки в процессе тренировок оттачиваются. Наверное, видели в стрельбе упражнение «скоростной пистолет»? Когда нужно произвести пять выстрелов сначала за восемь секунд, потом за шесть и за четыре. Представляете, что такое сделать пять выстрелов за четыре секунды?
– В биатлоне вы даете спортсменам подобные упражнения?
– Конечно. Но я много наблюдал за тем, как стреляют ведущие биатлонисты. Когда человек понимает, что даже с одним промахом ему никого не догнать, особенно если лидирующая группа уже ушла вперед, он начинает думать, как разложить стрельбу на рубеже. И ни о какой скорострельности, поверьте, речи тут не идет. Сегодня понятие «мудрая стрельба» заключается в биатлоне как раз в том, чтобы максимально подстроиться под исходные условия. В том числе – природные. Погоду, ветер…
– Насколько востребованы в сборной ваши педагогические навыки?
– Чем ближе начало сезона, тем сильнее спортсменам свойственно превращаться в маленьких детей – сказывается постоянное напряжение, необходимость отбираться в команду. В этом плане контрольные соревнования – такой же стресс, как и выступления на Кубке мира, если не больший. Для тренера же этот период становится особенно важным. Его задача – начинает заключаться уже не в том, чтобы научить, а поддержать, поговорить, отвлечь. Чтобы старт не превращался для спортсмена в войну, а воспринимался просто как закономерное продолжение работы. Когда спортсмен и тренер постоянно чувствуют, что они в одной упряжке, тогда, как правило, у них все получается.
Елена Вайцеховская, «Спорт-Экспресс»
