Что происходит с российскими биатлонистами? Сумеют ли они побороться за медали Игр в Пхенчхане? Чем шведские девушки отличаются от российских и зачем на стрельбище бананы? Специальный корреспондент РИА Новости Елена Вайцеховская задала эти вопросы трехкратному чемпиону мира Павлу Ростовцеву в ходе четвертого этапа Кубка мира.
Динозавры биатлонного периода
— Павел, у вас есть хоть какие-то объяснения тем результатам, что мы наблюдаем в исполнении россиян вот уже второй месяц? Хоть какие-то вопросы они у вас вызывают?
— На самом деле нет, потому что все, что сейчас происходит, вполне ожидаемо. Я бы отметил здесь две причины. Первая заключается в том, что у наших спортсменов и тренеров нет заточенности на тяжелую многолетнюю работу. А именно такая работа приносит продолжительный результат. Только она может привести к тому, что обычный спортсмен становится топ-спортсменом, способным в нужный момент подняться на высокое место.
— Если допустить, что так работает весь мир, то почему с задачей не могут справиться российские атлеты?
— Прежде всего потому, что методическая база – та, что работала во времена Александра Привалова, Александра Тихонова, Владимира Аликина и даже Сергея Чепикова, Сергея Тарасова и Владимира Драчева, сегодня уже не работает. Дело даже не в том, что она устарела. Просто биатлон стал другим. Более скоростным, более силовым, более агрессивным. Я немножко приболел под Новый год – лежал дома с температурой и первый раз в жизни посмотрел свой победный спринт и пасьют 2001 года на чемпионате мира в Поклюке. Могу сказать, что даже движения сейчас в биатлоне изменились. Так, как бежал Рафаэль Пуаре, как бежал я сам, борясь с соперниками на финишном круге, как бежала вся тогдашняя элита мирового биатлона, так уже не бегают. Все стало интенсивнее, жестче, изменилась техника, характер движений. Но ведь произошло это не просто так, но в том числе и потому, что люди стали иначе тренироваться.
Мне кажется, что мы до сих пор не можем отойти от прежнего биатлонного менталитета с громадными объемами в определенных фазах подготовки. Сначала мы должны выполнить эти объемы, потом «поскоростить», поймать легкость, выйти через старты на какую-то оптимальную форму и там уже начинать соревноваться всерьез. А мир давно стал работать по-другому. Как? Я, к сожалению, досконально этого не знаю. У нас была попытка перенять подобный опыт через Вольфганга Пихлера, но этого специалиста наше биатлонное сообщество не приняло, задавило, не позволило работать в том ключе, что он предлагал. Вольфганг – очень сильный специалист, масштабная личность, лидер. С ним было нелегко работать, но очень интересно. А сегодня я смотрю на результаты молодых шведских девчонок и думаю о том, что еще три года назад никто вообще не знал, кто такая Линн Перссон или Мона Брорссон. Но они обыгрывают всех российских девочек.
— Меня удивляет другое: Пихлер всего три года работает со шведками, и у них уже виден результат этой работы. Почему такого не случилось в России?
— Я однажды спросил Вольфганга о его новой команде – как раз перед началом нынешнего сезона. И он ответил, что секрет один – супердисциплина и супермотивация. Никого из спортсменок не приходится заставлять работать, в чем-то убеждать. Дал задание — оно стопроцентно выполняется. У нас же все начиналось с абсолютного противодействия и необязательности. Я одно время даже штрафы ввел – с тем чтобы наши спортсменки научились кнопки на своих «Поларах» нажимать и снимать показания, тренируясь дома. Они были искренне убеждены, что им это не нужно. Точнее, просто не понимали, что успех в современном спорте складывается по маленьким кирпичикам.
Когда в Оберстдорфе отменили лыжные спринты, то в какой-то момент трансляции показали российских девочек, которые сидят в зале на велоэргометрах и крутят педали. Я сразу вспомнил, как мы с Пихлером пытались посадить своих девчонок во время соревнований на велосипед. Это стоило каких-то нечеловеческих усилий. Потому что все спортсменки привыкли к совершенно другой, гораздо менее затратной работе: либо «кроссик», либо гимнастика. Все новшества типа использования легкой аэробной нагрузки принимались в штыки. Как раз в тот период я сказал фразу, которую мне вспоминают до сих пор.
— О том, что российское тренерское сообщество – это динозавры и нужно, видимо, просто дождаться, когда все они вымрут?
— Да. Меня за эти слова критиковали очень жестко и в биатлонных кругах, и в министерстве спорта, но я и сегодня могу повторить: наши тренеры работают как динозавры. И это происходит по всей стране.
Кирово-чепецкие сопли
— В начале нашего разговора вы сказали про две причины российских неудач. Какая вторая?
— Очень большой психологический гнет. Безусловно, ни Анна Булыгина (Фролина), ни Тимофей Лапшин не являются более сильными спортсменами, нежели те, кто выступает в российской команде. И тренируются они, подозреваю, точно так же, как привыкли во времена выступлений за Россию. Но они, выступая за Корею, не задавлены ответственностью, у них нет столь сильной озабоченности результатом в каждой гонке. Психологический прессинг очень сковывает. Не случайно ведь многие наши спортсмены говорят в своих интервью о том удовольствии, с которым бегают иностранцы. Не получилось? Ничего страшного: завтра будет другая гонка. Им все в кайф, все нравится.
— Вот здесь я вас перебью. Невозможно получать от работы кайф, когда ты к этой работе не готов.
— От морального настроя на работу тоже многое зависит. По нынешним временам, например, попасть в топ-15 – это достойный результат. Но оценить его можно по-разному. Можно сказать спортсмену: «Молодец, ты классно провел гонку!» А можно в той же самой ситуации его морально раздавить: почему без медали? Почему ходом проиграл? Почему промахнулся? Почему то, сё, пятое, десятое… А вообще, конечно же, биатлон состоит из мелочей, которые мы, обыватели, кто смотрит гонки по телевизору, не всегда способны заметить. У нас, например, нет информации о том, что происходит в команде, но когда я сам вижу, что на первой отсечке все наши спортсмены заметно проигрывают соперникам, у меня сразу возникает вопрос: а все ли в порядке с инвентарем? Ведь заехать в первую десятку, не говоря уже о попадании в «цветы» или на пьедестал, сегодня можно только на очень хороших и хорошо подготовленных лыжах. У меня нет и никогда не было вопросов к работоспособности нашей сервис-бригады, но Оберхоф – это прежде всего сложные климатические условия. И мне чисто профессионально хотелось бы знать: когда наши ребята туда прилетели, когда начали работать, когда прилетели и начали готовить свои лыжи норвежцы?
— Сколько времени требует подготовка лыж к сложному этапу?
— В идеале — дней шесть-семь. Нужно выкатать шлифты, возможно, поменять их, нанести другие. Нужно определиться со структурой, с парафиновой базой, с порошками, понять, работают или не работают ручные накатки – и много-много чего еще. Возможно, сейчас что-то изменилось, но мне кажется, что в российском сервисе так и не появилось каких-то собственных топовых наработок. Эксклюзивных. Во всяком случае, по результатам этого не видно.
— Откуда могут появиться такие разработки, если работать приходится на иностранных порошках и мазях?
— У нас же были закуплены штайн-шлифты, знаю, что бригаду, которая разрабатывала шлифты, возглавлял Александр Грушин, там же работал Михаил Иванов. Пихлер мне рассказывал, что начиная с Олимпийских игр в Солт-Лейк-Сити шведы десять лет работали над тем, чтобы у них появился эксклюзивный шлифт на теплую влажную погоду. Когда в 2012-м в Рупольдинге был чемпионат мира, потеплело и появилась вода, Вольфганг, помню, сказал мне: «Обрати внимание, как у шведов будут работать лыжи». И ведь действительно шведы показали на том чемпионате какой-то невероятный результат.
Мы же начали работать в этом направлении только за пару лет до Игр в Сочи, и не знаю, продолжается ли эта работа сейчас. В мою бытность спортсменом у нас существовали собственные пермские, кирово-чепецкие разработки на определенный тип снега. Эмульсии на теплую «сопливую» погоду так и назывались: «кирово-чепецкие сопли». При этом сервис-бригада не делилась подробностями подготовки лыж ни с кем – чтобы не было утечки информации по каким-нибудь внутренним дружеским каналам.
Помните, кстати, чемпионат мира по лыжным гонкам, которых проходил в Холменколлене? Понятное дело, что норвежцам нужно было тот чемпионат выиграть, и ходило очень много разговоров о том, что они придумали своего рода «снежный допинг» — добавляли в воду для производства искусственного снега какую-то химическую присадку, которая тормозила все существующие в природе лыжные мази. А сами использовали специально разработанную мазь, содержащую компонент, нейтрализующий действие этой присадки. Возможно, все это чьи-то фантазии, но говорилось об этом немало.
Системная дыра
— Биатлонных болельщиков в конце декабря сильно взбудоражил тот факт, что женская сборная на январские этапы Кубка мира комплектовалась без какой бы то ни было логики.
— Мне кажется, что такие шаги лишь подчеркивают отсутствие какой-то долговременной стратегии. В прошлом году ведь уже было достаточно очевидно, что в Пхенчхане наша женская сборная России может рассчитывать в лучшем случае на то, чтобы бороться за медали в эстафете. Людей, способных занимать призовые места в личных гонках, у нас сегодня нет, это поколение нужно выращивать. А для этого нужна стратегия, умение видеть ситуацию более широко. Как бы кто сейчас ни относился к Валерию Польховскому, он был стратег. Считаю, это был очень правильный подход, когда в одной методической «канве» работала основная команда и молодежная. И ведь резервная команда при Польховском реально обеспечивала приток спортсменов в сборную. У нас в стране очень много средних биатлонистов, показывающих вполне достаточный уровень результатов для того, чтобы личные тренеры получали зарплату и козыряли этими результатами перед собственным начальством на местах. Но системы, позволяющей подняться на более высокий уровень, нет.
— Получается, что Рикко Гросс, который уже три года работает с мужской командой, вместо того чтобы привнести в российский биатлон немецкие методики и немецкий подход к работе, скатился в общее «болото»?
— Мне сложно здесь что-то говорить. Но очень сомневаюсь, что Гросс имеет возможность делать то, что считает нужным.
— Для подобных сомнений есть основания?
— Я многое проходил на собственной шкуре, работая с Пихлером. Для начала иностранному тренеру очень непросто приспособиться к системе тотального контроля со стороны федерации, министерства спорта, различных аналитических отделов и ведомств. Приходится составлять тысячи отчетов, которые никто не читает, и так далее. Во вторых, при всем уважении к Рикко как к спортсмену, я не могу назвать какого-то топового спортсмена, кого он воспитал бы за время работы тренером. А тот же Пихлер воспитал, у него есть система, она работает. То, что она не прижилась в России, не меняет ровным счетом ничего.
— Но ведь российские биатлонисты действительно работают очень много. Более того, постоянно это подчеркивают. Получается, что все это – неправда?
— У нас нет равномерной и планомерной работы. Одна из причин здесь географическая. Когда спортсмену приходится улетать из Европы в Тюмень, Екатеринбург или Красноярск, то минимум два дня из его подготовки при каждом таком перелете вылетают. Плюс – акклиматизация. То есть ты не можешь работать в эти дни столь же интенсивно, как какой-нибудь немецкий биатлонист, вернувшийся после этапа Кубка мира из Тироля в Тюрингию. Правильно выстроенная регулярная многолетняя работа дает стабильно высокий и очень равномерный уровень результата. А не «пиковый», как у нас. Посмотрите, чем занимаются биатлонисты в апреле-мае.
— Российские? Разъезжаются по отпускам.
— Согласен. Потому что все наши спортсмены после сезона уставшие. А тот же Мартен Фуркад или норвежцы ездят на велосипедах и лыжероллерах по Европе, участвуют в каких-то турнирах. И я делаю вывод, что в целом иностранцы тренируются гораздо более напряженно, чем те, кто бегает в России.
Сейчас, например, в биатлоне очень активно используется тредбан. Можно задать любой режим, выстроить любую трассу. Собственно, самый простой пример: 2013 год, мартовский этап Кубка мира в Сочи. Наша команда к тому времени тренировалась на сочинских трассах два года. Через три месяца после этапа Кубка мира сразу в нескольких странах – Норвегии, Австрии, Германии, США – уже были разработаны компьютерные программы, позволяющие на лыжном тредбане смоделировать все круги трасс Сочи, все подъемы и спуски. Вольфганг много в тот период общался со своими западными коллегами и знал это.
Я не говорю о такой важной вещи, как питание. Мы так и не сумели с Вольфгангом убедить девочек в том, что очень важно понимать, как правильно выстраивать рацион в соответствии с той или иной нагрузкой. Простой пример: знаете, какие углеводы усваиваются быстрее всего? Те, что содержатся в бананах. Я, наверное, не придал бы этой информации какого-то особенного значения, если бы не один пример: мы были в Нове Место, я стоял на стрельбище, а рядом на установках работала норвежская команда. Как только норвежки закончили тренировку, смотрю – подъезжает Тура Бергер, снимает винтовку, зачехляет ее, надевает куртку и тут же из кармана достает банан и начинает его есть. Следом подъезжает другая норвежка – та же последовательность действий. Мелочь? Конечно. Но таких мелочей в большом спорте тысячи.
— Пихлер рассказывал в свое время, как тщательно относилась к собственному питанию Магдалена Форсберг.
— Я тоже много слышал от него об этом. Тогда ведь у спортсменов было не слишком много денег, и я знаю, что Магдалена на тренировочных сборах всегда готовила себе сама, тщательнейшим образом выбирая пасту, оливковое масло, другие продукты.
Послушай тренера и сделай по-своему
— Меня, признаться, сильно напрягли слова Антона Бабикова после спринта в Оберхофе о том, что спортсмен должен слушать не столько тренера, сколько собственный организм.
— Безусловно, так не должно быть. Задача тренера – вести спортсмена, причем так, чтобы спортсмен ему верил. В моей карьере был случай, когда я только приехал в Красноярск и начал работать с Валерием Стольниковым. В сентябре я просто падал от нагрузок. И однажды взмолился: мол, соревнования через десять дней, а я ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Стольников тогда сказал: «Паша, поверь мне, нужно перетерпеть еще два дня. И все будет в порядке». Я поверил, и действительно как раз тогда у меня пошел результат. Не знаю, почему наши спортсмены не верят тем специалистам, с кем работают.
— Возможно, как раз потому, что работа не приносит обещанного результата.
— Грустно, если так. Ведь смотрите, что было в нашей с Пихлером команде: те, кто безоговорочно поверил Вольфгангу, добились максимума, на который были способны. Яна Романова, Катя Шумилова. А гораздо более талантливая Света Слепцова эту работу просто не выполнила – посчитала, что там много лишнего и ненужного. У меня тоже случались периоды, когда я был искренне убежден, что лучше тренеров знаю, что именно и когда мне нужно. Ни к чему хорошему это ни разу не приводило. Поэтому сейчас, например, мне очень хочется, чтобы Антон Шипулин и его тренер Андрей Крючков это взаимное доверие не потеряли.
— А вас не беспокоит тот факт, что Шипулин, уйдя на самоподготовку, стал не только хуже бежать, но и стрелять?
— По поводу хода ничего не скажу, возможно, Антон пока еще находится не в слишком хорошем функциональном состоянии.
— Вам, кстати, не бросилось в глаза, что он стал достаточно некрасиво бежать?
— Бросилось. Его ломает. В Оберхофе Шипулин не понравился мне тем, что у него появилось слишком много негармоничных движений. Но как раз это и может происходить от недостатка функциональной подготовки. Возможно, есть еще какие-то причины, не знаю. Но то, что в стрельбе нельзя добиваться хорошего результата, работая вдвоем, для меня аксиома. Я не раз это говорил, могу повторить еще: стабильно хороший стрелковый результат дает только каждодневная, каждосекундная конкуренция на огневом рубеже. А это возможно лишь тогда, когда готовишься в большом коллективе. Иметь в спарринг-партнерах одного человека, пусть даже столь замечательного стрелка, как Алексей Волков, мало.
— А подробнее можно?
— Когда работаешь в команде, каждая тренировка превращается в микросоревнование, которое позволяет без функциональной нагрузки быть в соревновательном тонусе. Никто же не отрицает, что во времена нашей работы с Пихлером женская команда России стреляла очень хорошо? А мы всего лишь превращали в соревнование каждую тренировку – с самого начала летней работы. Начиная с пристрелки. Девочки работали в группах по четыре человека, соответственно, вчетвером приходили на стрельбу, каждая слышала, кто как ложится, кто как делает первый выстрел. И стреляли на очки. То есть с одной стороны, ты вроде как пристреливаешься, но одновременно с этим соревнуешься – работаешь на точность. И таких моментов в тренировке тысяча. А в результате для спортсмена становится абсолютно привычной и естественной ситуация, когда одновременно с ним кто-то стреляет справа, а кто-то слева. Ты как бы срастаешься с этим, это перестает быть стрессом. Но это, повторяю, возможно только в группе. Поэтому я не слишком верю в стабильно качественную стрельбу тех, кто тренируется большей степенью в одиночку. Как, например, Кайса Мякярайнен или Анастасия Кузьмина.
От Бьёрндалена до Пихлера
— Сейчас в биатлонных кругах довольно активно обсуждается тот факт, что на Игры в Пхенчхан может не попасть восьмикратный олимпийский чемпион Уле Эйнар Бьёрндален. Вам он продолжает быть интересен?
— Очень. Я действительно очень за него переживаю. Расстроился даже, когда в спринте Бьёрндален дважды промахнулся на «лежке». Мне очень хотелось бы увидеть его в олимпийской норвежской эстафете. До сих пор в глазах стоит, как гроссмейстерски Уле Эйнар пробежал в этом сезоне первый этап эстафеты в Хохфильцене. Там ведь была сложная погода – ветер, снег летел, холод. Он пришел на стойку то ли восьмым, то ли десятым и закрыл все мишени пятью выстрелами. То есть в нужный момент и в нужном месте отработал свою партию совершенно безупречно.
В эстафете зачастую вообще все решает стрельба стоя – там сразу видно, кто на что способен. Так что я повез бы Бьёрндалена в Корею даже только ради эстафеты. Мне кажется, кстати, что Бьёрндален и наш Леша Волков очень похожи своей эстафетной надежностью. Своего не отдаст ни тот, ни другой.
— Вы сказали, что Россия способна бороться за награды только в эстафетах.
— Прежде всего я имел в виду женскую команду – у ребят уровень личного мастерства все-таки повыше. Тот же Александр Логинов в спринтерской гонке Оберхофа проиграл 49 секунд «ногами» и всего 20 – Мартену Фуркаду, показал девятый ход. Это, считаю, хороший результат. То есть имеются люди, способные при хорошей стрельбе, хорошем самочувствии, хорошей подготовке лыж показывать высокий личный результат. При всем уважении к Кате Юрловой я не готов сказать, что она является реальным кандидатом на медаль в личных гонках. Но в эстафете своя химия. Многое зависит от умения не отстать на первых этапах, от умения навязать борьбу и очень во многом — от стрельбы. Все-таки все наши успехи за последние десять-пятнадцать лет были связаны исключительно с хорошей стрельбой. И Светлана Ишмуратова, если вспомнить ее победы в Турине, и Ольга Медведцева – на Играх в Солт-Лейк-Сити выиграли за счет стрельбы. И я очень надеюсь, что российская школа стрельбы все-таки позволит нашим спортсменам заехать в Пхенчхане в медали. Хотя в Красноярске, когда мы с тренерами обсуждаем текущую ситуацию – не только спортивную, но и спортивно-политическую, приходим к заключению, что не нужно завышенных ожиданий. Ну, не бывает в биатлоне чудес. Не способен человек за сезон отыграть полторы минуты ходом у самого себя. Да и потом, видно же, как наши девочки идут по дистанции. Они технически не обучены. То есть техника хода не позволяет соревноваться на высоком уровне. Но ведь эти навыки формируются не в сборной команде, а в детстве. В 14-15 лет. Что только мы с Пихлером ни делали, чтобы научить Катю Шумилову проходить спуски – невозможно было изменить навык, ушел поезд. Баланс, умение переносить равновесие, управлять своим телом — это все качества, которые можно развивать в 10-12 лет, но совершенно невозможно в 25.
— Получается, самое функциональное – привлекать в биатлон спортсменов-лыжников с хорошо поставленным лыжным ходом?
— Ну а откуда взялись в биатлоне Медведцева, Ишмуратова? Как раз из «гладких» лыж. Ольга, напомню, была чемпионкой мира среди юниорок, прежде чем пришла в биатлон.
— Почему же подобная практика не используется сейчас?
— Не знаю. Возможно, более жесткой в этом отношении стала позиция российской федерации лыжных гонок. Кто же захочет отдавать в другой вид спорта готовых конкурентоспособных спортсменок? Вырастить кандидата в сборную команду страны – это минимум лет десять работы. Значит, надо как-то выстраивать отношения, договариваться.
— Возможно, неожиданный вопрос, но… Если когда-нибудь в российскую команду вернется Вольфганг Пихлер и пригласит вас работать вместе, вы дадите согласие?
— … Да.
