Когда корреспондент СЭ Елена Вайцеховская предложила Николаю Круглову поговорить о прошедшем межсезонье, биатлонист отшутился анекдотом: «По результатам школьных сочинений на тему «Как я провел лето» раскрыто пять квартирных краж, три изнасилования…» Но тут же перешел на серьезный тон:
— С одной стороны, прошедший сезон был для меня не слишком удачным. Но закончился все-таки на позитивной ноте. Я имею в виду заключительный этап Кубка мира в Холменколлене, где судьбу золота в масс-старте решила 0,1 секунды. Было очень обидно проиграть Шлезингру, но одновременно с этим я был рад, что все случилось таким образом. В любой другой ситуации мое второе место можно было бы считать своего рода победой, но тогда это однозначно был провал. Именно эта неудача придала мне огромных сил и мотивации, чтобы продолжать работать дальше. Равно как и для переосмысления каких-то моментов.
— Каких именно?
— Когда ты постоянно смотришь на одну и ту же картину глаз замыливается и многие детали перестаешь видеть. Так и в спорте. Когда много лет идешь по накатанной, то ко всему начинаешь относиться несколько безразлично. Мол, как идет, так пусть и идет. Без всплесков, но и без резких падений, без сильных эмоций. Все это как бы усыпляет — и бдительность, и мотивацию. А то поражение стало для меня сильной встряской. Ведь из-за ерунды проиграл.
— Пытались анализировать, почему чемпионат мира сложился для вас не совсем удачно?
— Именно из-за состояния, о котором я уже сказал. Когда много лет выступаешь на высоком уровне, то прекрасно понимаешь, что главный старт четырехлетия — это Олимпийские игры. Все остальные соревнования как бы уходят на второй план, становятся рутиной. Соответственно и мотивации большой нет.
Конечно, неудача в Остерсунде стала для меня достаточно сильным ударом. Немного не рассчитали с подготовкой, оружие подвело к тому же… Хотя сразу после чемпионата мира на протяжении четырех гонок подряд я показывал очень хороший ход. На трех заключительных этапах вообще не опускался «ходом» ниже третьего места, а это хороший показатель. Может быть, в Остерсунде мне просто не повезло. Но я не сторонник того, чтобы списывать неудачи на какие-то внешние факторы. Считаю более правильным искать причины в себе.
— Вы ощущаете, что от вас, как от сына двукратного олимпийского чемпиона, всегда ждут больше, нежели от любого другого спортсмена?
— Я с этим ощущением всю свою спортивную жизнь живу. Поначалу это даже какой-то внутренний протест вызывало: у меня свой путь, своя жизнь, почему я должен постоянно соответствовать чьим-то ожиданиям? Со временем просто научился не обращать внимания. Могу долго рассуждать на эту тему, но душу она не затрагивает. Хотя знаю, что для многих ребят, у кого по жизни сложилась похожая ситуация, это остается большой проблемой и во взрослом возрасте. Не только в спорте, кстати, но и в музыке, науке, искусстве. Всем же интересно понаблюдать, как проявляют себя родительские гены, отдыхает ли на детях природа…
— Дома вам тоже давали понять, что на вас лежит определенная ответственность за фамилию?
— Слов таких я не припомню, но это постоянно чувствовалось абсолютно во всем. Говорю же, я вырос с этим ощущением. И просто научился в этом жить. Как люди учатся жить в неблагоприятных погодных условиях. Просто заставляешь себя адаптироваться к сильнейшему и постоянному психологическому стрессу. По-другому я это состояние назвать не могу.
— А что говорит отец о ваших выступлениях сейчас?
— О-о-ох, хороший вопрос. Как любой родитель, который всегда желает ребенку лучшего, он может сказать что-то такое, чего больше не скажет никто. Причем в большинстве случаев бывает прав. Просто иногда это говорится до такой степени открытым текстом, что не хочется слышать. Но тем не менее отцовские комментарии для меня очень важны. И я стараюсь к его словам прислушиваться, даже если внешне это выглядит как полное отрицание.
— Но ведь наверняка были и комплименты?
— Один из самых ярких моментов случился в Турине, когда мы завоевали серебро в эстафете. Отец говорил мне какие-то самые обычные слова, но в его глазах я увидел тогда гораздо больше. Это была серьезная награда.
— А что было самым обидным?
— Не вспомню. Могу сказать, что считаю наиболее тяжелым. Это когда от тебя ждут каких-то сверхъестественных, абсолютных показателей, на которые ты не то чтобы не способен, а… Ну, вот смотрите: когда молодой спортсмен едет на первые крупные соревнования и их выигрывает, сознание окружающих как бы перещелкивается. До старта к нему относились как к обычному рядовому спортсмену, а тут он раз — и чемпион мира. Элита, звезда. И вроде как опускаться ниже этой планки он уже не может. Даже второе место уже не то. Тебя перестают воспринимать как нормального человека, которому свойственны взлеты, падения, плохое самочувствие или настроение. А ждут только результата. Почему я об этом говорю? Да потому что вспоминаю свои первые годы в сборной команде. Тогда для молодых спортсменов считалось большим успехом попасть в гонку преследования. И невероятной, нереальной удачей, если попадаешь «в очки» — то есть в тридцатку сильнейших. Это ощущение я помню до сих пор: если в тридцатке, считай, что старт удался. А ведь это было всего 5 — 6 лет назад.
Мы так сильно выросли за это время — стали выигрывать чемпионаты мира в эстафете, в личном первенстве. От нас уже ждут только побед. Но до сих пор очень тяжело понимать, что, если ты не попал в десятку, это провальный старт. Пускай это не самое большое достижение, я согласен. Но назвать такое выступление провалом у меня не повернется язык. Мы же не роботы! Никому не хочется бежать штрафной круг, тем более получить штрафную минуту в гонке. Каждый старается показать все, на что способен. Просто когда-то это получается, когда-то — не очень.
СТРЕЛЯЛ И НЕ ПОНИМАЛ, ПОЧЕМУ МИШЕНИ ЗАКРЫВАЮТСЯ
— Вы не испытываете дискомфорта из-за того, что ваш отец и старший тренер мужской сборной Владимир Аликин много лет выступали вместе, что они дружат и что вам, соответственно, могут делаться какие-то поблажки?
— Есть ведь результат. Чьим бы сыном ты ни был, какими бы титулами ни владел, если результата нет, то нечего и обижаться, что не попадаешь в команду. О каких поблажках может идти речь?
— В частности, именно такие мысли высказывались после того, как в Остерсунде вас включили в основной состав эстафеты вместо Максима Максимова.
— Знаете, если почитать интернет, то каждого второго, кто на биатлонных форумах пишет, хоть завтра старшим тренером ставь. Максим Чудов как-то сказал по этому поводу классную фразу: «Каждый суслик у нас агроном». Лично я считаю, что, если человек не владеет полной информацией, правильнее остерегаться резких оценок. Никто же не знает, что происходит в команде, какие там отношения, в каком состоянии находятся спортсмены… Что касается той эстафеты, моя совесть чиста. Я не претендовал на включение в состав. Узнал о том, что бегу накануне вечером. Когда на собрании был поднят этот вопрос, Максимов сам встал и сказал: «Поймите правильно, я не готов бежать. Слишком много свалилось эмоций, которые надо пережить. Если начну думать об эстафете, вообще не засну». Вот тренеры и решили поставить меня. Это был большой подарок, не буду скрывать.
Эстафета ведь такое дело, можно всем четверым быть в форме, прекрасно себя чувствовать, но при этом зайти на один штрафной круг и не попасть в призы вообще. Психологическая устойчивость в этих ситуациях гораздо важнее физической формы.
— Где вам спокойнее бежать — в эстафете или же в личной гонке?
— Эстафета требует большего психологического напряжения.
— А бывало, что нужно бежать, а вас колотит всего?
— Последний раз такое было в Турине. И тоже в эстафете. Я до сих пор вспоминаю то ощущение как страшный сон, который хочется навсегда забыть.
Может быть, так случилось потому что это была моя первая Олимпиада. Сложно было найти в себе уверенность, спокойствие, чтобы не обращать внимания на то, что происходит вокруг. В личных гонках я там ничего хорошего не набегал. В преследовании 11-м был, в спринте 17-м. Кстати, только в Турине я понял, почему говорят, что Олимпиаду не сравнить ни с какими другими соревнованиями. До этого вообще не понимал: какая разница? И убедился, что можно сколько угодно читать об этом, слушать чужие рассказы, но совершенно невозможно понять, что такое Игры, пока не переживешь их сам. Не почувствуешь на собственной шкуре дикий стресс, который не оставляет ни на секунду. Когда лежишь в кровати в три часа ночи, а сна ни в одном глазу. У меня не было времени наблюдать за тем, что чувствуют и как ведут себя другие, но сам никуда не мог от этого стресса деться.
Если бы мне кто-то до Игр сказал, что в Турине придется бежать последний этап эстафеты, я бы пальцем у виска покрутил. Такие гранды в команде были — Паша Ростовцев, Сергей Чепиков… Но за полдня до старта мне сообщили, что бежать предстоит именно последний этап.
До сих пор тяжело вспоминать. Когда пришел на первый рубеж — на «лежку», у меня руки ходуном ходили. При этом я прекрасно понимал, что это не пульс, не дыхание, а просто панический страх. Первой мыслью, когда лег уже, было: «Попасть невозможно вообще». Был уверен, что не закрою ни одну мишень. Стрелял и совершенно не понимал, почему они все-таки закрываются. Каким образом? А когда отстрелялся, то где-то внутри словно рубильник выключили. И вот тут я понял, что если уж лежа так отстрелялся, то стоя точно не промажу. Уверен был в этом на двести процентов.
— Запись той гонки вы потом часто пересматривали?
— Пытался. Но как только дело доходило до моего этапа, смотреть не мог. Снова начинало трясти. Я ведь только потом, после Игр, вспомнил, что в Солт-Лейк-Сити-2002 в такой же ситуации был Ростовцев. На рубеж он пришел вместе с Гроссом и Пуаре, допустил один промах и — четвертое место. Когда я бежал свой этап в Турине, то не осознавал этого. А когда стал смотреть гонку в записи, то с ужасом понял, как близок был к тому, чтобы повторить тот сюжет. Промахнись я хоть один раз — вся жизнь могла бы по-иному пойти.
С ДЕТСТВА МЕЧТАЛ О КРУГОСВЕТНОМ ПУТЕШЕСТВИИ
— Конкуренция внутри команды со стороны более молодых спортсменов вас не пугает?
— Меня с детства приучили, что бороться нужно с самим собой. Поэтому не очень обращаю внимание на то, что происходит вокруг. Не в обиду молодым ребятам будь сказано, но думаю, им нужно немного подождать. Окрепнуть и физически, и психологически.
— А вы сами, когда были в аналогичном возрасте, понимали, что нужно подождать?
— Нет, конечно. Обижался на тренеров, которые не ставили меня на гонки, думал о том, что готов не хуже, чем старшие — Чепиков, Ростовцев, Майгуров, Рожков, Драчев… Сейчас, конечно, понимаю, что тренеры все делали правильно. Засунуть неопытного парня в эту взрослую мясорубку — большой риск. Сломать можно. Ведь когда уровень команды высок, любое не очень удачное выступление молодого спортсмена будет тут же расценено как провальное. В этой ситуации давление тренеров, болельщиков, прессы — серьезный груз. Я даже по Максиму Чудову, с которым мы постоянно в одной комнате живем, вижу, как ему непросто приходится. На чемпионате России звонит кто-то из знакомых: «Как пробежал?» — «Шестой». — «А почему шестой? Ты же чемпион мира…»
Человек пришел на финиш полуживой, сделал все, что мог. Те, кто впереди финишировал, тоже ведь не последние в биатлоне люди. Но когда вокруг так реагируют, то хочешь не хочешь, а и сам начинаешь думать, что это провал.
— Для вас важны личные отношения с теми, с кем приходится выступать?
— Очень. Когда по восемь месяцев в году приходится бок о бок жить на сборах, есть, что называется, из одной тарелки, то понимаешь, что все мы больше семья, чем команда. Если отношения напряженные, становится некомфортно не только тебе, но и всем окружающим.
— Когда в Рамзау на одной из тренировок вместе с вами на стрельбище работал бывший капитан сборной Сергей Рожков, которого отчислили из команды год назад, мне как раз показалось, что между ним и вами постоянно висит напряжение. Это так?
— Не буду кривить душой. Отношения у нас с Сергеем после известных событий действительно стали более прохладными. Так получилось, что наши с ним позиции не совпали. Мы говорили с ним об этом еще тогда, когда Сергей был в команде. Нельзя сказать, что разговор получился приятельским, но свои позиции мы обозначили вполне четко. Хотя мое отношение к Сергею как к спортсмену от этого не поменялось. Возможно, я в чем-то был не прав, но мне кажется, что каждый сам должен принимать решения насчет собственной жизни. И нести за них ответственность.
— Меня в какой-то степени покоробили ваши слова о том, что капитанство для вас — номинальная должность, которая не накладывает никаких обязательств. Вы в самом деле так считаете?
— Попробую расшифровать, что имел в виду. На сегодняшний день я действительно считаю, что никаких обязательств звание капитана команды на меня не накладывает. Ну, кроме моральных, разумеется. Но дело в том, что капитан — это не только моральные обязательства. Его основная задача — выступать связующим звеном. Во-первых, между спортсменами и тренерами и, во-вторых, что считаю наиболее важным, между командой и руководством федерации. Но у нас сложился настолько хороший диалог с тренерами, что никакого посредника не нужно в принципе: каждый может подойти и напрямую обсудить любой вопрос. А вот с руководством СБР мы пересекаемся не так часто. Контакта в этом отношении нет никакого. Или почти никакого. Во всяком случае, за последние шесть месяцев мы не общались ни разу. Поэтому я и сказал, что считаю свое капитанство номинальным.
— Какие задачи вы ставите перед собой в этом сезоне?
— Одна из главных задач — посмотреть, что такое Ванкувер. Не просто съездить туда на этап Кубка мира, но постараться собрать максимум информации. Какая там погода, какой рельеф, какие трассы. Хотелось бы все это понять заранее. Посмотреть, как расставить акценты в подготовке. Ведь каждая мелочь будет иметь значение — Игры в Турине показали это достаточно наглядно.
Ну и конечно — чемпионат мира в Пьонгчанге. Сам я в прошлом сезоне там не побывал, но даже по чужим рассказам нетрудно предположить, что он будет непростым. Другая география, другой часовой пояс, другая культура, другое питание… У нас вообще в этом году график крайне напряженным получается. Всю жизнь мечтал совершить кругосветное путешествие, и, похоже, в этом году желание исполнится. Корея, Ванкувер, Осло, Ханты-Мансийск. В какую сторону ни лети, все равно круг выходит. И все это — в течение одного месяца.
— Я слышала, что трасса в Пьонгчанге тоже весьма специфическая.
— С трассой мы справимся!
Елена Вайцеховская,
«Спорт-экспресс»
