Знаменитая норвежская лыжница Тереза Йохауг представила автобиографию «Вся история».
Особый сюжет в книге – события лета-осени 2016-го, когда проба спортсменки дала положительный результат на клостебол. Из-за дисквалификации Йохауг пропустила два сезона, в том числе Олимпиаду-2018. Но вернулась и отыгралась.
Ниже – отрывки с детальными воспоминаниями Терезы о тех днях: истерика перед зеркалом, тяжелые разговоры с близкими, ссора с федерацией и даже ручка, пролетевшая рядом с головой президента.
Подзаголовки и выделения зеленым маркером – Sports.ru.
Астма в норвежских лыжах: как это было с Сундбю и могло ли такое произойти с Йохауг?
Мы перебрались в Ливиньо за два дня до отъезда домой, а в понедельник 18 июля появилась новость, от которой по спине пробежал холодок. Комиссия Ричарда Макларена представила отчет, раскрывающий допинговое мошенничество россиян во время Олимпиады-2014 в Сочи.
То, что я прочитала, выглядело совершенно сюрреалистично. Если принять во внимание число российских спортсменов, пойманных на допинге за много лет, то вполне можно предположить, что система подмены проб была создана для того, чтобы они могли обманывать безнаказанно. Комиссия тогда также нашла явные признаки того, что именно это и произошло.
В женских лыжах в Сочи Россия не взяла медалей даже с манипуляциями, но Мартина Йонсруда Сундбю в марафоне опередили трое русских. Лишился ли он золотой медали из-за мошенничества?
Я почти надеялась, что представленная в отчете информация – неправда, однако были все причины опасаться обратного.
Невероятно, но день отъезда домой стал еще более сюрреалистичным. 20 июля внезапно Мартин на пресс-конференции рассказал, что его наказали за нарушение антидопинговых правил. Его дисквалифицировали на два месяца и вдобавок аннулировали результаты двух гонок сезона-2014/15. Одна из них была этапом «Тур де Ски», и это стоило ему победы в общем зачете.
Я ничего не понимала. Для меня было совершенно непостижимо, что кто-то в нашей системе пытался мошенничать. Допинг идет вразрез со всеми ценностями, на которых мы вырастаем в Норвегии, и если выбирать одного спортсмена, который действительно добивался цели упорным трудом, то это был Мартин.
Но во всяком случае это объяснило то, почему он выглядел таким отстраненным в сезоне-2015. Дело расследовалось долго, апелляция уже была рассмотрена CAS. Мартин держал все в секрете, веря, что выиграет и избежит наказания.
Его осудили за неправильное использования разрешенного препарата от астмы «Вентолин».
После этого начался шум по поводу использования лекарств от астмы в норвежских лыжных гонках, что давно было темой для разговоров. Юстина Ковальчик критиковала Марит Бьорген за использование медикаментов от астмы еще на Олимпиаде-2010 в Ванкувере, бросаясь комментариями, что исход соревнований не должен решаться в аптеке. А сейчас кто-то утверждает, что руководство норвежской сборной давало лекарства от астмы здоровым спортсменам.
Была создана независимая комиссия, которая провела расследование. В ее отчете, представленном в феврале 2017-го, сделан вывод, что нет оснований говорить, что проводились необоснованные диагностика и/или медикаментозное лечение спортсменов без постановки диагноза «астма» или подобных заболеваний дыхательных путей.
Лыжные гонки – вид спорта, в котором наличие астмы у спортсмена – большой минус, потому что решающим является получение мышцами максимального количества кислорода. Это также спорт, из-за которого у многих развивается астма по причине больших физических усилий на холодном воздухе. Я никогда не реагировала на то, что спортсмены с астмой используют лекарства, чтобы иметь нормально функционирующие легкие, и уверена, что Мартин не пытался мошенничать.
У меня астмы никогда не было. Раз в год я проходила тест, но объем легких всегда был в порядке. Те, кто проводят тесты, были даже удивлены, что я не чувствовала никакого «износа» легких после 15-20 лет физической работы зачастую на холодном воздухе. Поэтому никто и не предлагал мне использовать противоастматические препараты. Так что то, что руководство сборной Норвегии давало их здоровым спортсменам с целью улучшения результатов, в моем случае не соответствовало действительности.
Солнечный ожог: что творилось с губами Терезы и как ей нашли крем для лечения
Тем летом я много тренировалась. В июне набрала 120 часов. В июле последовали новые 122 часа. 242 часа физической активности за два месяца – это было на грани даже для меня. Во время сбора в Лиллехаммере 7-13 августа я почувствовала, что устала…
«Вялость в теле, не совсем в ударе, не уверена, что будет какая-то польза», – пометила я в тренировочном дневнике после лыжероллерной тренировки 16 августа. После разговора с Роаром Йельмесетом, принявшим на себя обязанности главного тренера сборной после ухода Эгиля Кристиансена, я решила пропустить турнир Toppidrettsveka в Ауре и Тронхейме…
В среду, 24 августа, я отправилась в Европу. Сначала в Австрию, на фотосъемку с Fischer, а на следующий день в Зайзер Альм. Светило яркое солнце, условия для тренировок были великолепными. 28 августа у нас была отличная пробежка, но после мне стало плохо.
«Прошло хорошо, но, пожалуй, было слишком много солнца в последние дни, так что я почувствовала солнечный удар, с ознобом и небольшой температурой. Вечером стало получше».
То, что «вечером стало получше», было, наверное, написано для того, чтобы не падать духом. По факту у меня начались проблемы с животом. Независимо от того, что я пыталась съесть, все сразу проходило насквозь. У меня и раньше были солнечные удары, так что я не сомневалась в диагнозе, но, тем не менее, позвонила врачу команды Фредрику Бендиксену (на фото ниже) и рассказала о самочувствии.
Из-за беды с желудком я не подумала о другой проблеме, возникшей после пробежки, поэтому не сказала о ней Фредрику в первом разговоре. Мои губы были сильно обожжены солнцем. В последующие дни с животом становилось лучше, но губы причиняли страдания. Они лопались и страшно болели днем и ночью, особенно тогда, когда я пыталась есть.
Намного позже я поняла, что проблемы были вызваны не только солнцем. Главная причина была в том, что я продолжала нагружать организм, пребывавший в физическом и психологическом дисбалансе. Мне не следовало в тот раз ехать на высотный сбор. Мое тело молило об отдыхе еще в августе, но ни я, ни люди вокруг меня не уловили сигналы. А теперь оно отчаянно протестовало.
Я была на связи с Фредриком, и нам приходила в голову мысль, что мне стоит поехать домой. Но после недели в Зайзер Альм я отправилась дальше в Ливиньо, как и планировалось. В четверг, 1 сентября, на следующий день после приезда, я снова позвонила Фредрику. С губами все было хуже и хуже. Каждое утро подушка была в кровавых пятнах. Ранки периодически затягивались, но снова лопались и кровили, как только я открывала рот. Фредрик собирался приехать поздно этим вечером, так что я решила остаться, чтобы он, во всяком случае, взглянул на это.
Когда мы встретились на завтраке на следующий день, он быстро понял, что я имела в виду. Он незамедлительно пошел в свою комнату, чтобы принести мне что-то из чемоданчика, который всегда возит на сборы. По той или иной причине в нем не оказалось нужного мне крема, поэтому ему пришлось идти в аптеку в Ливиньо, чтобы найти что-то для моих ран.
К ланчу в субботу, 3 сентября, он принес мне тюбик. Это был не тот крем, что он должен был привезти из Норвегии, так что я спросила, уверен ли он, что его можно использовать. Он заверил меня, что никакого риска нет, и я обрадовалась, что наконец-то мне дали что-то, что поможет избавиться от боли.
К сожалению, крем совершенно не помог, что Фредрик тоже отметил, когда мы встретились на ужине на следующий день. Поэтому он прошел в комнату и принес другой, купленный одновременно с первым, который я могла бы попробовать, если первый не поможет. Я задала тот же вопрос и получила тот же ответ – крем безопасен. Фредрик также объяснил, как им пользоваться, так что я выбросила упаковку и вкладыш, вернувшись в комнату. Перед тем, как лечь спать, я наложила тонкий слой, как мне сказал Фредрик.
В пятницу, 5 сентября, у нас была встреча со СМИ. Это послужило своего рода причиной того, что Фредрик вообще оказался в Ливиньо. Он должен был ответить на вопросы по следам дела Мартина и объяснить порядок применения медикаментов в сборной Норвегии. Я тоже попыталась подготовиться отвечать на вопросы об использовании лекарств от астмы, потому что, конечно же, это было громким делом для журналистов. В то же время у меня, вообще-то, было более чем достаточно проблем с собственным здоровьем, так что я не ждала пресс-конференции с нетерпением.
Мои губы были замечены несколькими журналистами.
«В первую очередь, Тереза, ты ударилась или что?» – спросили с NRK.
У меня периодически выскакивал герпес, и Aftenposten предположил, что это был один из тяжелых случаев, хуже, чем обычно. Я рассказала, что это не так.
«Возможно, это выглядит так, будто мне дали по губам, но в Зайзер было очень много солнца, и у меня сгорели губы. Больно, но, к счастью, уже проходит», – ответила я.
Новый крем помогал, но губы все равно начали кровить, когда я открыла рот, чтобы укусить гамбургер в ресторане Why not?, куда мы обычно ходили, когда нам надоедала еда в отеле. Я попыталась остановить кровь салфеткой, но блюдо все равно было с привкусом крови. Для меня это был последний вечер на сборе, на следующий день я отправилась в Белград на съемку рекламы.
Люди из Huawei широко открыли глаза, когда я пришла в студию утром в четверг, 8 сентября. Мои губы никоим образом не годились для рекламного ролика: предположу, что это был один из самых больших вызовов в жизни гримера. Для меня это тоже не стало минутами наслаждения – косметика жгла как соль в открытых ранах…
«Сдана положительная проба». Я увидела собственное отражение в зеркале и разразилась воем
Во вторник, 4 октября 2016 года, я и Нильс Якоб (на тот момент жених Терезы – Sports.ru) проснулись в своей квартире на улице Улафа Булла. День выдался серым и печальным, поэтому я постаралась провести утреннюю тренировку как можно быстрее. Потом нас ждал долгий и уютный ланч.
После еды Нильс Якоб пошел в магазин, а я включила радио и начала пылесосить. Через какое-то время я вспомнила, что забыла вписать кардамон в список покупок. Я выключила пылесос и стала искать мобильный. Он лежал на зарядке на подоконнике.
Я подняла его и заметила пропущенный звонок от Видара Лефсуса, спортивного директора сборной. Он не так часто мне звонил, так что я немного удивилась.
Затем я увидела несколько новых сообщений. Последнее был из Антидопингового агентства Норвегии. Я не могла припомнить, чтобы мне когда-либо писали оттуда. Ниже была смс-ка от Видара, я открыла ее первой. «Привет. Было бы здорово, если бы ты позвонила мне при первой возможности». Я могла сделать это незамедлительно, но мне же было интересно, чего от меня хотело антидопинговое агентство.
Оказалось, что сообщение защищено паролем, который мне пришлось также использовать, чтобы прочитать присланное ими по электронной почте письмо.
Я начала неосознанно ходить кругами по квартире с телефоном в руках. Зашла в почту, нажала на ссылку и ввела пароль.
«Сдана положительная проба – 16.09.2016»
Я застыла на месте, однако паника не охватила меня незамедлительно. Моей первой мыслью было, что произошло недоразумение. Они прислали сообщение не тому человеку, думала я, пока глаза скользили по тексту. Каким-то образом я очутилась в коридоре перед комодом, над которым висело зеркало. Встретившись глазами с собственным отражением, я разразилась воем.
Наверное, вся улица его слышала. Нильс Якоб определенно. Он был уже на верхней ступеньке лестницы и внезапно дернул входную дверь позади меня. Я едва помню, что случилось в последующие минуты, так что приходится доверять его версии. Я стояла, одеревенев от напряжения, и, глядя на свое отражение, кричала: «Но я же не сделала ничего плохого, я же не сделала ничего плохого!» Снова и снова.
Нильс Якоб попытался меня успокоить достаточно для того, чтобы я могла рассказать, что произошло. Я была не в состоянии что-либо сказать, просто отдала ему телефон, чтобы он прочитал сам. «Я не сделала ничего плохого, Нильс Якоб, я не сделала ничего плохого!» – повторяла я.
Он отставил в сторону пакет с яйцами, мукой и сахаром и осторожно отвел меня в гостиную. Мы сели на диван. Единственное, о чем я могла думать, что произошла ошибка. Я не понимала, что это могло быть.
Нильс Якоб сумел сохранить голову холодной. Он спросил, есть ли у меня копия контрольной анкеты с теста. Я знала, что она лежит в папке на кухне, в шкафчике со специями. Мы нашли анкету, и Нильс Якоб занялся расследованием. Он видел, что я указала оба крема, и попросил найти тюбики. Видимо, мне это удалось, потому что скоро он уже сидел с ними в руках.
Он зашел в Felleskatalogen в интернете. На этом сайте есть поисковик Антидопингового агентства Норвегии, при помощи которого можно проверить, содержат ли лекарства запрещенные вещества. Зеленый человечек означает «не запрещено», а желтый – запрещено, но с определенными исключениями. Что означает красный человечек, и так понятно.
Нильс Якоб прогнал оба крема, но никаких человечков не выскочило – в базе данных кремы просто-напросто отсутствовали. Поэтому он пошел на сайт WADA. Там тоже ничего не нашлось. Вместо этого он начал гуглить действующие вещества. Он быстро обнаружил, что «Трофодермин», крем для губ, который я получила от Фредрика, содержит клостебол – вещество, на которое я сдала положительный тест, как указывалось в письме Антидопингового агентства Норвегии. Оно не входило в базу веществ на Felleskatalogen, однако это был слабым утешением.
«Вот этот крем», – заключил Нильс Якоб, показав мне тюбик.
С тестом не было никакой ошибки. Ошибкой стало то, что в моей пробе мочи было найдено запрещенное вещество. Я сдала положительную пробу на допинг.
«Мы разберемся, – сказал Нильс Якоб. – Мы должны здесь распутать все ниточки, а потом тебе нужно поговорить с Антидопинговым агентством Норвегии. Но сначала позвони Видару».
Я была в полном раздрае в момент разговора с Видаром. Он уже сидел в машине по дороге к нам. Никогда не слышала, чтобы Видару было настолько сложно искать слова, как в тот день у нас. Он человек, у которого, как правило, нет проблем с тем, чтобы себя выразить, а сейчас он просто плакал вместе со мной.
Но я помню сказанную им одну вещь: «Я буду стоять рядом с тобой до тех пор, пока ты не вернешься на лыжню, это я тебе обещаю».
Об этом высказывании я много думала позже. Там и тогда до меня еще не дошло, что я могла пропустить хоть одну гонку.
Еще при Видаре к нам приехал Фредрик. Он тоже был не в себе, страшно извинялся и обещал, что сделает все, что в его силах, чтобы доказать, что в произошедшем нет моей вины и что у меня никогда не было намерения мошенничать. Это все, что было сказано. Для всех нас ситуация казалась нереальной…
Юрист Федерации лыжных видов спорта Норвегии Анна-Лиза Ролланд зашла к нам после обеда. Утешала как могла, а потом начала осторожно выспрашивать, понимаем ли мы, что происходит. Нильс Якоб рассказал, что мы немного почитали про клостебол. Она упомянула, что в теории это вещество может привести к отстранению на 4 года. Она уже успела проверить подобные дела и то, чем все закончилось. Мне было сложно следить за разговором, но Нильс Якоб что-то помечал на листке бумаги.
Потом она сказала, что Антидопинговое агентство Норвегии через неделю вызовет меня на слушание и что мне следует найти адвоката. Внезапно я встрепенулась. Мне нужен был адвокат? Разве не Анна-Лиза должна им быть, не за этим ли она здесь? Разве Фредрик не сказал, что он докажет, что моей вины не было? Разве Видар не обещал, что будет стоять рядом со мной? И разве не федерация поможет разобраться в этом хаосе?
Я почуяла неладное, когда она объяснила, что федерация может стать оппонентом в этом деле, потому что возможная дисквалификация за допинг означает нарушение условий моего контракта с федерацией. Это было еще сложнее, чем я представляла. У меня уже возникло доверие к Анне-Лизе, она выглядела заботливой и обладала эмпатией, и я рассчитывала, что она выручит меня. Но оказалось, что она формально не в моей команде.
Анна-Лиза уже поспрашивала вокруг насчет возможных адвокатов и получила предложение от коллеги из НОК Норвегии. «Если бы это был мой ребенок, я бы пошел в Кристине Вейеред», – сказал он. Я никогда о ней не слышала, но я в принципе мало слышала об адвокатах.
«Вы должны найти адвоката, которому можете доверять», – сказала Анна-Лиза. Нильс Якоб записал имя.
Когда Анна-Лиза ушла, мы сидели и тупо смотрели друг на друга. Мы были так уверены, что федерация нам поможет, а на самом деле оказались предоставленными сами себе. Нильс Якоб по-прежнему соображал яснее меня. Он был озабочен ее последними словами, о доверии. Мы должны быть очень осторожны насчет того, с кем делиться информацией. Если СМИ пронюхают, то дело взорвется.
Для себя я не представляла, что это когда-либо может оказаться в газетах. В моей голове дело заканчивалось, как только я и Фредрик расскажем Антидопинговому агентству Норвегии, как все произошло. Я же просто использовала крем для больных губ, крем, который мне дал опытный врач федерации. В моем понимании допинг заключался в приобретении преимуществ перед соперниками при помощи запрещенных препаратов. Тут все было иначе.
Я была совершенно разбита не потому, что боялась возможных последствий, дело было в другом. Я – Тереза Йохауг, девушка из Далсбюгды, – сдала положительную пробу на допинг. Я была под следствием, подозревалась в мошенничестве, а это шло вразрез со всеми принципами и ценностями, привитыми мне дома.
Бабушка с дедушкой и родители на практике показали мне, что единственное, что срабатывает для достижения чего-то в жизни, это упорный труд. Это всегда было со мной в моей лыжной карьере. Фактически на этом я ее построила. С самого начала меня делали лучше систематические тренировки. Более 15 тысяч тренировочных часов на морозе, солнцепеке, под дождем и в шторм стали причиной того, что я стала лучшей лыжницей в мире. Я презирала все, что имело отношение к мошенничеству.
А сейчас приходилось все скрывать до тех пор, пока я докажу свою невиновность, и дело закончится. То есть, жить дальше, будто ничего не случилось, таким образом, чтобы избежать лжи кому-либо, потому что мне не хотелось этого делать.
«Блин, что ты наделала?!» Как отреагировали родители и брат
Я позвонила папе первому, по привычке, как после гонки.
«Привет, Тереза, как дела в Осло?» – сказал он энергично, как всегда. В животе заныло от звука его голоса. Я знала, что перекладываю часть ноши на него.
«Все нормально. Как у вас?» – ответила я. Все было хорошо, он и мама только что закончили работу в коровнике. Мама уже ушла в дом, а он собирался сделать то же самое. Я собрала в кулак все силы и мужество.
«Случилось что-то, о чем мне нужно тебе рассказать», – выдавила я. И начала всхлипывать. Слезы лились, но в конце концов я сумела рассказать всю историю. Сгоревшие губы он видел, когда я была дома, в Далсбюгде. Я рассказала о креме, который привел к положительному допинг-тесту. Он не прерывал меня, только слушал.
«Все будет хорошо, все образуется», – сказал он, когда я закончила. Потом поинтересовался, что сказала федерация. Я рассказала о визите юриста и слушании на будущей неделе.
«Да-да, все будет хорошо», – повторил он удивительно спокойным тоном. Его спокойствие немного передалось и мне. Тяжесть тайны стала чуть меньше в момент, когда я ею поделилась.
Я хотела позвонить и маме, так что мы попрощались. Когда мама ответила, я уже рыдала – шансов сказать, что все нормально, не оставалось. Сквозь всхлипывание я проговорила, что «случилось что-то серьезное», и услышала, как она испугалась, когда я не сумела больше ничего выдавить из себя в течение нескольких секунд.
«Тереза, ты должна сказать, что произошло», – сказала она решительно, как может только испуганная мать. Я рассказала ей ту же историю. Ее реакция меня, мягко говоря, удивила.
«Боже, какое облегчение!» – сказала она. – «Я думала, что с Нильсом Якобом или Карстейном (брат Терезы – Sports.ru) что-то случилось или что ты серьезно заболела, что-то в этом роде!»
Это определенно заставило меня взглянуть на все иначе. Все могло быть еще хуже.
Но ситуация, в которой я оказалась, была ужасной, и мама это понимала. Она утешала меня, как могла, и сказала то же, что и другие, – что все решится после разговора с Антидопинговым агентством Норвегии. Они поймут, что я не пыталась мошенничать.
«Никто не умер, все твои близкие вокруг тебя, семья и друзья. Мы поддержим тебя во всем», – сказала она в самом конце…
Как и ожидалось, Карстейн отреагировал немного иначе, не так, как те, кому я уже рассказала.
«Блин, что ты наделала?!» – гавкнул он на меня после первых объяснений. Мы шли, не останавливаясь, но он развернулся и смотрел прямо на меня.
«И ты не проверила?!» – спросил он, когда я рассказала про крем. Плача, я уверяла его, что спросила у Фредрика, я же сделала это. Когда я рассказала все по второму разу, он остановился и всплеснул руками, после чего крепко обнял меня. Его раздражение улетучилось, заменившись на шок.
«Я помогу тебе пройти через это. Сейчас будем жить сегодняшним днем, решение найдется», – сказал он.
Как все рассказать команде и болельщикам?
…Нужно было срочно найти адвоката, и мы обратились к Кристин Вейеред, которую нам рекомендовали. Она была в отпуске в Италии, и в ее расписании не было места после возвращения. Кроме того, у нее не было опыта в допинговых делах. Но он был у ее мужа, Кристиана Б. Юрта, партнера в юридической фирме Hjort DA. Она передала запрос ему, и мы ожидали ответа в течение выходных.
… К счастью, Кристиан Б. Юрт взялся за дело. За два дня до слушания у меня появился опытный адвокат, способный помочь. Он пришел к нам на Улафа Булла в тот же вечер.
Кристиан выглядел профессионалом и был хорошо подготовлен, несмотря на то, что только что вернулся из отпуска. У меня незамедлительно появилось чувство, что этот человек действительно настроен и способен мне помочь. Анна-Лиза Ролланд уже ввела его в курс дела, и он вник в юридические аспекты. Это обнадеживало.
Сейчас он хотел услышать историю от меня, и я все детально объяснила. Его заботило то, что все должно быть подано совершенно правильно, чтобы я потом смогла так же корректно повторить это в разговоре с Антидопинговым агентством Норвегии. Он будет там и при необходимости сможет задать вопросы, чтобы помочь мне все рассказать.
Кристиан подчеркнул, насколько важно придерживаться фактов и событий. Мне не поможет, если я начну смешивать их с моими чувствами или мнением. В то же время он набросал мне потенциальные последствия, выглядевшие пугающими. Подобные дела приводили к дисквалификации длиной более года. В любом случае, на прояснение уйдет время, сказал он.
…Я не хотела, чтобы мои подруги по команде и спонсоры узнали обо всем по слухам, и мне определенно не хотелось, чтобы эти слухи распространились в СМИ. Я была практически раздавлена тем, что пришлось притворяться, будто ничего не случилось, и легче уже не будет. Мы пришли к выводу, что пора подключить моего менеджера Йорна. Нужно было составить план, как все озвучить.
После второй тренировки в понедельник, 10 октября, я приняла душ перед тем, как вытащить телефон. Меня охватил страх.
«Как у тебя дела?» – спросила я, услышав его «алле».
«Все хорошо, я смотрю «71 градус северной широты». А ты в порядке?» – спросил Йорн.
Мне не пришлось врать, потому что я просто-напросто не смогла больше ничего сказать. У меня перехватило горло, и Нильс Якоб, сидевший рядом, взял мобильный у меня из рук. «У тебя есть возможность приехать к нам? Кое-что случилось, мы должны тебе рассказать», – сказал он.
Йорн добрался быстро. Мне пришлось рассказать историю еще раз. И это было хорошей тренировкой перед завтрашним слушанием. Для него это прозвучало не менее сюрреалистично, но мы постепенно смогли собраться и составить план.
Йорн должен был договориться о встречах с моими спонсорами. Я хотела сама вместе с ним их объехать и рассказать о случившемся. Я также собиралась проинформировать всех в команде, после чего выйти со всей историей к журналистам.
Как и когда это сделать, нужно было обсудить с Федерацией лыжных видов спорта Норвегии. Хотя я знала, что это будет ужасно, я должна была это сделать – ради самой себя.
«Я же не пыталась мошенничать, почему меня нужно отстранять?»
…Я была дома со своим адвокатом Кристианом, когда раздался звонок в дверь. Я знала, что это люди из Антидопингового агентства Норвегии. Пришли две женщины – одну, с темными волосами, звали Биргит, вторую, со светлыми – Грю. Мы сели на диван в гостиной с видом на озеро Богстадваннет.
Меня слегка затрясло, пока Биргит рассказывала, что долго работала следователем в полиции и совсем недавно начала в ADNO. Я была не уверена, будет ли это разговор или допрос, но теперь понимаю, что это был допрос.
После многократного повторения той же самой истории, после первого шока 7 дней назад я думала, что сейчас все пройдет хорошо. Но не тут-то было. У меня случился нервный срыв, в течение нескольких минут я была не в состоянии говорить, а только плакала. Однако женщины были терпеливыми и проявили большую эмпатию. У меня сложилась впечатление, что им это дело тоже показалось печальным. К тому же они лучше меня понимали, что меня ожидает. Они знали, что у меня большие проблемы.
В конце концов, я справилась с рассказом. Они начали задавать вопросы. Помимо всего прочего, они хотели знать, где стоял чемоданчик Фредрика в Ливиньо и кто ходил за кремом. Ответа на первый вопрос я не знала, но предположила, что он был в комнате Фредрика. И определенно сам Фредрик ходил на поиски правильного лекарства.
Они также интересовались в целом использованием медпрепаратов в команде и особенно мною. Я ответила как есть: я принимала лекарства очень редко. Они спросили, ходила ли я когда-либо в аптеку сама, чтобы купить лекарства. Я объяснила, что иногда покупаю препараты железа и витамин С в аптеках в Норвегии, но никогда ничего не покупала за границей. Если мне была нужна таблетка от головной боли или вольтарен, то я всегда брала их у врача команды.
Потом был вопрос про упаковку. Они хотели знать, получила ли я только тюбик или крем был в коробочке. Я рассказала, что крем был в упаковке, когда Фредрик дал его мне. Я не глядя выбросила коробку в мусор. Вкладыш был на итальянском, поэтому последовал туда же. Фредрик же объяснил мне все, что нужно было знать – что крем разрешенный и как его использовать.
Затем они спросили, что я думаю о том, что спортсмен несет личную ответственность за то, что попадает в его организм. Я, конечно же, это знала, поэтому и спросила Фредрика. Они поинтересовались, проверила ли я это как-то еще. Я этого не сделала. Я на 100% доверяла ему.
Нам также нужно было пройти через кое-какие довольно важные формальности. Первый вопрос был, признаю ли я нарушение правил. Я этого не сделала. Из-за этого я не смогла дать согласие на упрощенное рассмотрение дела. Делом, если оно будет открыто, займется судебный комитет НОК Норвегии, но я все еще надеялась, что этого не будет.
Также я отказалась от добровольного отстранения. Я же не пыталась мошенничать, почему меня нужно отстранять? В этом не было смысла.
В самом конце они спросили, что я думаю о публичном заявлении. Об этом я уже много размышляла, факты должны быть изложены мной до того, как другие начнут поворачивать мою историю, но мне нужно было обсудить это с Кристианом. К тому же вечером у нас была встреча с федерацией.
У меня были хорошие ощущения, когда часовой допрос, или беседа, закончилась. В голове все кипело, но было здорово пережить это, и я чувствовала, что сумела представить все так, как это было на самом деле.
Кристиан тоже был настроен позитивно, но, возможно, не настолько позитивно, как я. Он начал готовить меня к возможному отстранению на период рассмотрения дела. До начала сезона было больше месяца, но отстранение заставило бы меня пропустить высотный сбор в Валь-Сеналесе. Мне это не нравилось. В любом случае, это подкрепило необходимость обнародовать информацию о случившемся. Альтернативой стало бы выдумывание неправдоподобных историй в будущем, чтобы объяснить мое отсутствие там, где должна была находиться.
Разговор с федерацией и просьба солгать – исход спора решил бойфренд Нильс Якоб
Кристиан, Йорн и Нильс Якоб пришли со мной. Федерацию представляли юрист Анна-Лиза Ролланд, президент Эрик Ресте, менеджер по коммуникации Эспен Графф, глава комитета по лыжным гонкам Турбьорн Скугстад и пресс-секретарь того же комитета Гру Эйде. Было очевидно, это дело тяжело отразилось не только на мне – за столом сидела группа отчаянно трудившихся и уставших людей.
Кристиан и Йорн дали понять, что я хочу выйти с делом в СМИ. Федерация поддержала решение. Однако они желали чуть-чуть подождать, пока они не проведут презентацию двумя днями позже.
Она включала в себя общую пресс-конференцию всех лыжных видов в преддверии сезона с чемпионатом мира, на которой будут озвучены планы на зиму. Главные звезды должны быть доступны для интервью, и они интересовались, актуально ли это все еще для меня.
Об этом не было и речи, я не смогла бы сидеть там, притворяясь, что ничего не произошло, и говорить о своих целях на будущий сезон. Тогда они предложили мне не идти, а вместо этого придумать объяснение, почему меня там нет. Мне посоветовали сказать, что я плохо себя чувствовала, предположительно, приболела.
Я практически не верила своим ушам. Федерация лыжных видов спорта Норвегии только что предложила мне притвориться перед СМИ, что ничего не произошло, чтобы не мешать их планам с презентацией? Не являться и соврать, почему меня там не было? Они уже забыли дело Сундбю и идущую проверку по препаратам от астмы? Разве они не понимают, что мое и их доброе имя, а также репутация полностью зависят от того, ведем ли мы себя честно и внушаем ли доверие?
К счастью, со мной были люди, владеющие словом.
Йорн попробовал дипломатично указать, что так дело не пойдет. Моя пресс-конференция должна состояться до презентации. Кристиан полностью его поддержал. Федерации решать, захотят ли они все же провести свое мероприятие, но мы должны были выступить первыми, объяснив настоящую причину, почему я в нем не участвую.
Федерация считала, что это разрушит их планы, что никому не будет до них дела, как только мое дело станет достоянием гласности. Постепенно разговор перешел в накаленный обмен встречными аргументами.
В конце концов взорвался Нильс Якоб – в обычной обстановке спокойный и рассудительный парень. Резким движением он бросил на стол свои огромные руки, откинулся назад на стуле, а затем поднялся и прорычал о том, как ужасно я себя чувствовала последние дни и как сильно была подавлена. Сколько сил отнимала необходимость хранить этот ужасный секрет, который ставил под сомнение доверие ко мне как к человеку.
«А теперь вы хотите, чтобы Тереза шла туда и врала?!» – прокричал он в бешенстве, схватив со стола ручку и изо всей силы швырнув ее. Она как снаряд пролетела по комнате прямо над головой президента федерации и с треском врезалась в стену.
В комнате воцарилась тишина. Ролланд что-то прошептала Ресте на ухо, президент кашлянул и взял слово: «Окей, Тереза. Проводи пресс-конференцию в четверг. Мы отменим презентацию».
«Вы наверняка видели, в последнее время я вела себя странно». Признание для команды
После второй тренировки в тот же день я отправила сообщения всем членам сборной с приглашением прийти ко мне вечером.
Вся команда пришла почти одновременно. Я поставила на стол снеки и конфеты. Кто-то уселся на диване, остальные на стульях. Люди перебрасывались какими-то фразами, но никто не пытался шутить – народ понимал, что у меня случилось что-то серьезное. Мне казалось, я заметила в глазах некоторых из них нервозность и даже страх.
Видеть их всех вокруг меня было особенным. Сильно сближаешься с людьми, путешествуя по миру в такой группе. Получается эдакая стайка братьев и сестер, где кто-то к кому-то сильнее привязан, но все знают твои лучшие и не лучшие стороны, учатся с этим жить и желают друг другу добра. В каком-то смысле там сидела моя расширенная семья. Когда все были на месте, я призвала на помощь мужество и произнесла очевидное – что у меня есть что им рассказать.
В комнате стало очень тихо, чувствовалось напряжение, все будто задержали дыхание, но не думаю, что хоть кто-то из них догадывался, о чем пойдет речь.
«Как вы наверняка видели в последнее время, я вела себя немного странно. Это потому, что я сдала положительную допинг-пробу», – сказала я.
Думаю, народ был в шоке. Постепенно я поняла, что кто-то испытал облегчение – они боялись, что я смертельно больна, или чего-то подобного.
Я рассказала все в деталях. В этой компании я не опасалась, что мне не поверят. Они же видели мои губы в Ливиньо, все привыкли доверять врачам команды, особенно Фредрику, который был, пожалуй, нашим самым опытным и надежным специалистом.
Меня очень тепло обнимали тем вечером, и я испытала огромное облегчение, что наконец смогла поделиться всем этим с ними.
Пресс-конференция
Фредрик шел первым по короткому коридору, за ним – я с Эспеном Граффом и Нильсом Якобом. Никогда в жизни я не видела такого моря вспышек. Я обратила внимание, что у нескольких журналистов глаза тоже были на мокром месте – было ясно, что многие считали, что это тяжело.
Нильс Якоб уселся на стуле у стены непосредственно рядом со сценой, чтобы я могла держать с ним визуальный контакт. Я положила перед собой на стол текст речи на случай, если он мне понадобится.
«Я хочу начать с того, что я совершенно разбита. Я ужасно удручена. И в ярости от ситуации, в какую попала. Эта ситуация неописуема, и у меня нет слов, чтобы выразить то, как ужасно я чувствовала себя последнюю неделю», – начала я с комом в горле, даже удивившись, что вообще сумела что-то сказать.
«Я знаю, что несу ответственность за то, что попадает в мой организм, и я взяла ее на себя, спросив своего врача – эксперта по спортивной медицине, которому я на 100% доверяю», – продолжила я.
«Я ужасно сожалею, что не обнаружил это и что поставил Терезу в эту очень сложную ситуацию», – сказал Фредрик, заявивший, что немедленно покидает свою должность врача команды.
Весь сеанс был сюрреалистичен. У меня перед глазами все плыло, я почти ничего не помню, но свою заключительную реплику я потом видела по телевизору.
«Я покажу всем, что я невиновна в этом деле», – сказала я, стукнув кулаком по столу на слове «невиновна». Это определенно не планировалось, а просто случилось спонтанно.
Заранее было решено, что я не стану отвечать на вопросы – об этом позаботится Фредрик, так что я покинула комнату, сказав то, что собиралась сказать. Я понятия не имела, сколько на это ушло времени. Внутри меня по-прежнему царил хаос, но там и тогда я чувствовала, что сумела выразить себя должным образом.
Позже я увидела, что надо было бы иначе подбирать слова. Помимо всего прочего, я сказала, что «моя вина равна нулю». Это прозвучало так, будто я как спортсмен снимаю с себя ответственность следить за тем, чтобы в организм не попадали запрещенные вещества.
В то же время я сама столько раз качала головой, слушая атлетов, сваливающих на врача вину за допинг. В голове я никак не могла поставить крем от сгоревших губ в ту же категорию, что и использование незаконных средств для победы в соревнованиях.
Мне следовало четче указать, что я взяла на себя ответственность, но там и тогда я считала, что проявила ее, спросив Фредрика, уверен ли он в том, что я могу применять этот крем. Я до сих пор не могла принять то, почему было недостаточно просто верить его словам. У меня не было причин сомневаться в нем.
Также мне стоило бы сказать, что я злилась не на Фредрика, а только на ситуацию, в которую угодила. Фредрик заявил с первой минуты, что он не справился со своей работой. Не было никаких отговорок, мы были едины во мнении, что на самом деле случилось, и он сделал все, что в его силах, чтобы принять часть удара на себя.
Бить кулаком по столу было тоже нехорошо. Я просто-напросто потеряла контроль. Репетиции с Нильсом Якобом накануне не сильно помогли: эмоции все равно меня полностью захлестнули. Понадобилось много времени, прежде чем я смогла посмотреть на свое дело в перспективе. Чувство несправедливости засело во мне очень глубоко.
По дороге домой я проверила телефон. Пришло много сообщений. Абсолютно все выражали поддержку. Люди сочувствовали, жалели и самое главное верили мне. Несмотря на то, что теперь все знали про мой положительный тест, я в какой-то степени испытала облегчение и радость.
Перевод с норвежского, «Тереза Йохауг, вся история»
