Мы долго не могли договориться насчет этой беседы. Трехкратный чемпион мира вроде бы и не отказывал в интервью, но планы встретиться с ним раз за разом срывались. И лишь в начале октября, когда разговор все же состоялся в Рамзау, где мужская сборная России проводила предсезонный сбор, я вдруг поняла, что никогда раньше не знала такого Макса Чудова. Словно не год он прожил в отрыве от сборной, а целую жизнь.
А во взгляде, даже когда улыбается, угадываются только два чувства: боль и обида.
— Максим, весной 2011-го вы оставили биатлон после целого ряда достаточно сокрушительных неудач. А когда сами начали чувствовать, что все стало идти наперекосяк?
— Знаете, мне хотелось бы начать с другого. Поблагодарить всех тех, кто за меня болел и верил в меня все то время, когда дела у меня шли, скажем так, не очень хорошо. Это я говорю совершенно искренне. Потому что только сейчас по-настоящему понял реальную ценность этой поддержки. Что касается вашего вопроса, я действительно очень долго болел. И болезнь эта, как выяснилось, началась гораздо раньше, чем мне был поставлен диагноз: воспаление кости позвоночника и позвоночного диска. Диагноз, сами понимаете, паршивый, так что последствия могли оказаться самыми плачевными.
— Когда именно болезнь проявилась впервые?
— Это сложно понять. У спортсменов в процессе подготовки неизбежно бывают периоды, когда ты понимаешь, что не можешь переносить ту или иную нагрузку. Такое, к примеру, случается, когда человек перетренировался или же не успел восстановиться. Перед Олимпиадой в Ванкувере я прекрасно понимал, что тренируюсь очень много. После общих занятий нередко давал себе дополнительную нагрузку, в общем, с самого начала того сезона старался сделать все возможное, чтобы заложить максимально мощный «фундамент». Поэтому меня не сильно беспокоило состояние постоянного переутомления — оно воспринималось как абсолютно нормальное.
К тому же дважды в год нас в Москве полностью обследовали медики. Все это делается исключительно ради «галочки» — меня в этом вряд ли теперь кто переубедит. Во всяком случае мои проблемы с позвоночником врачи просто проморгали.
— А вы говорили им, что спина вас беспокоит?
— Жаловался, что постоянно испытываю довольно сильные, тянущие боли, меня отправляли на рентгеновское обследование, но снимки ничего не показывали. Нагрузки же постоянно усугубляли состояние позвоночника. Начало следующего после Олимпиады сезона я еще как-то терпел, хотя находился в состоянии какой-то плавающей боли. Но когда в конце января мы поехали на два этапа Кубка мира в Америку, четко понял: все происходящее несколько серьезнее, чем я себе представляю. Я перестал спать ночами, практически не мог поднимать что-либо тяжелое, даже ложиться на коврик на стрелковых рубежах и вставать с него стало колоссальной проблемой.
Опять же, поскольку врачи не понимали, что со мной происходит, я постоянно пытался найти какие-то объяснения сам. Например, списать все на Олимпиаду: все-таки напряжение тех соревнований было во всех смыслах достаточно высоким, чтобы пройти без последствий. Вполне, кстати, допускаю, что Игры и связанный с ними стресс просто спровоцировали обострение всех тех проблем медицинского характера, что долгие годы накапливались в организме.
— И тем не менее вы продолжали тренироваться?
— Перед чемпионатом мира-2011, который проходил в Ханты-Мансийске, я пригласил личного массажиста и ради этого даже раньше времени прилетел из-за границы на подготовку в Уват. Только благодаря массажу удалось заглушить боль и поднять общее состояние на тот уровень, который позволял продолжать бегать. Хотя применительно к чемпионату мира понятия не имел, на каких дистанциях буду выступать и буду ли вообще. Точного диагноза я тогда еще не знал. Мы почти постоянно находились за границей и для того, чтобы пройти дома серьезное обследование, просто не было возможностей. Обследоваться я хотел именно в Уфе, поскольку там у меня и связи имеются, и уровень специалистов высокий. Ну а в Ханты-Мансийске все пошло настолько плохо, что я собрал вещи и принял решение улететь домой, чтобы экстренно начать лечиться.
Обследование в Уфе выявило позвоночные грыжи в поясничном и грудном отделах. В Москве, куда я прилетел, чтобы еще раз проверить диагноз, мне сказали, что в позвоночных дисках имеются незначительные изменения — протрузии, которые можно компенсировать физическими упражнениями. После этого я на свой страх и риск полетел в Германию — в клинику под Франкфуртом, которую мне очень рекомендовали именно в плане остеопатии и всевозможных патологий. Там меня просканировали на всевозможных аппаратах и поставили тот диагноз, который я вам назвал.
— Поэтому вы решили остаться на лечение именно в этой клинике?
— Решение остаться я принимал на каком-то бессознательном уровне, причем ключевым моментом стала не квалификация специалистов и качество оборудования — я, к слову, думаю, что у нас в стране все это ничуть не хуже, — а отношение ко мне всех сотрудников клиники и персонала. Оно было каким-то очень «домашним»: теплым, внимательным, заботливым. Знаете, как бывает, — попадаешь куда-то в первый раз и понимаешь, что не хочется никуда уезжать.
— У вас не было шока, когда вам объявили диагноз?
— На самом деле психологически мне было бы гораздо проще услышать, что нужна операция. Это все-таки конкретика: разрезать, заменить плохой позвонок или его часть искусственным… Как я уже успел узнать, пока обследовался, такая операция могла бы занять максимум часа два. Плюс — полгода реабилитации. И все, ты — как новый. Здесь же, когда я услышал, что никакой речи об оперативном вмешательстве быть не может, а может быть лишь очень длительное лечение без каких бы то ни было гарантий, мне реально стало не по себе.
— В чем заключалось лечение?
— Сначала мне делали уколы в позвоночник. Первый курс не дал никаких результатов, поэтому врачи решили перевести меня на таблетки. Вот тут уже — после двух курсов подряд — пошло видимое улучшение. Потом мне предложили два варианта лечения на выбор, которые сильно отличались по срокам восстановления и, соответственно, по цене. Естественно, я выбрал более быстрый и дорогой вариант. Несмотря на это, лечение заняло в общей сложности больше года.
— В плане возвращения в большой спорт врачи хоть как-то вас обнадеживали?
— Они сказали, что я приехал очень вовремя. Потому что если бы протянул еще пару-тройку месяцев, все могло бы закончиться инвалидной коляской. Когда я спросил, смогу ли продолжать выступления, мне ответили, что вероятность возвращения достаточно высока, но следить за состоянием позвоночника мне придется постоянно.
— Кто вам все это оплачивал?
— Тут такая история получилась… Смешная и грустная. На лечение я потратил 25 тысяч евро. Это — без учета перелетов, проживания и питания, исключительно на медикаменты и процедуры. Единственный, кто потом помог, — это Союз биатлонистов России (СБР). Правда, мне компенсировали только треть суммы, потому что решение лечиться именно в этой клинике я принимал самостоятельно. Всё остальное получилось из своего кармана. Ни регион, ни другие организации не помогли. Такое ощущение, будто получил травму, разгружая вагоны по ночам вместо тренировок. Но дело даже не в том, компенсируют мне эти расходы или нет. А в том, что именно тогда я отчетливо понял, что все мои проблемы — это только мои проблемы.
— За время лечения у вас хоть раз возникала мысль оставить спорт?
— Нет, желание вернуться только возрастало. Не потому, что я рвался кому-то что-то доказать. В конце концов, я уже много чего достиг в биатлоне. Просто хотелось еще побегать, попасть на Игры в Сочи, выступить перед своими болельщиками. Такая возможность бывает нечасто. Ну а когда столкнулся с тем, что все отвернулись… Это не жалоба, поймите правильно. Я и не виню никого, просто констатирую некую данность. Как-то все сошлось: беременная жена, рождение сына, болезнь, чувство, что никому не нужен… Собственно, благодаря жене и сыну я и решил, что обязательно должен продолжить выступления. Для них. Чтобы таким образом выразить им свою благодарность за поддержку, которая шла от них все это время.
— Насколько важен был для вас летний чемпионат мира в Уфе, где вы выиграли спринтерскую гонку?
— Эти соревнования в определенном смысле стали прежде всего проверкой сил. Надо было пройти через них, как через завершающий этап летней подготовки. Чтобы понять, как готовиться дальше.
— Соскучились по соревнованиям за время лечения?
— На самом деле я только на финишном круге понял, до какой степени соскучился. Бежал и вспоминал самые разные моменты, которые случались в моей карьере, когда я побеждал. Вообще это было очень правильное решение — участвовать в этом чемпионате. Не только потому, что я выиграл. Мне очень хотелось порадовать достойным возвращением прежде всего своих, уфимских болельщиков.
— Нервничали сильно?
— На самом деле гораздо больше я нервничал на первых контрольных соревнованиях. С одной стороны, понимал, вернувшись в сборную, что я слабее тех, кто там тренируется. С другой — сам себе говорил, что у меня есть опыт. Что я знаю, в чем именно сейчас слабее, и это поправимо. Что нужно просто сделать то, что я умею.
— А вас не раздражает, что при постоянных изменениях в тренерском штабе вот уже который год приходится постоянно приспосабливаться к новым людям, новым требованиям, новым методикам?
— Видите ли в чем дело… За тот год, что пришлось провести вне сборной, я переосмыслил очень многие вещи. В том числе и в отношении тренировочного процесса. Любой тренер, какие бы методики и упражнения он ни предлагал, стремится к одному и тому же. К результату. И главное для спортсмена заключается не в том, по какой методике тренируется он сам, а в том, чтобы понимать, для чего ты вообще находишься в биатлоне. Лично я нахожусь здесь для того, чтобы реализовать свои стремления через результат. Хотя, наверное, мог бы прекрасно жить и без большого спорта.
— Для вас важно, находится семья рядом или нет?
— Конечно. Когда семьи далеко, то все после тренировок первым делом бегут к компьютерам, заходят в скайп, пишут эсэмэски, чтобы узнать, как дела дома. Это отнимает кучу времени. Когда семья рядом, как сейчас, на сборе в Рамзау, ты дергаешься гораздо меньше. Захотел — поспал, захотел — повозился с ребенком. Естественно, это не распространяется на весь сезон. То, что позволительно во время вкатывания, может сильно мешать в процессе стартов.
— Пока я ждала интервью с вами, услышала интересную фразу. Суть которой сводилась к тому, что вы и Иван Черезов — совершенно другие по своей сути, нежели спортсмены более молодого поколения. Что вам гораздо менее важен бытовой комфорт, внешний антураж…
— Это именно так и есть. Опять же, все сводится к вопросу: «Зачем ты здесь?» Сам я четко знаю ответ. Думаю, Ваня тоже.
— Когда вы только попали в сборную, мотивация была иной?
— Сначала я вообще хотел только попасть в команду. Просто попасть. У меня никогда не было каких-то кумиров, заоблачных целей. В каком-то смысле сборная была пределом мечтаний. Попал. Захотелось большего — выступать на Кубках мира, на мировых чемпионатах. Тоже получилось. Потом захотелось попасть на Олимпийские игры… Я достаточно реалистичный человек. С одной стороны, постоянно ставлю перед собой все более и более высокие цели, с другой — никогда не замахиваюсь на недостижимое. Даже сейчас, после лечения и реабилитации, казалось бы, мне захочется всего и сразу, но парадокс в том, что мне не хочется. Я понимаю, что так не бывает. А значит, надо просто потерпеть.
— Терпеть-то приходится много?
— Первое время я возвращался домой после тренировок и просто падал — не было сил. Особенно тяжело приходилось во время самого первого сбора, который я проходил вместе с молодежной командой в Ижевске. По большому счету именно благодаря тому сбору мне удалось вернуться. Если бы не Михаил Ткаченко и Андрей Падин, которые дали согласие на то, чтобы я тренировался вместе с их командой, я бы никогда не сумел заставить себя работать так, как было нужно. В одиночку это вообще очень сложно.
— Вы ведь, знаю, просили руководство СБР о том, чтобы вас включили в состав основной команды.
— Просил. Как раз потому, что понимал: чем выше будет конкуренция, тем больше у меня будет шансов восстановиться и выйти на уровень своих прежних результатов. Я ведь просил, чтобы меня подключили к сборной не вместо кого-то, а дополнительно — даже не за счет СБР.
— Было очень обидно получить отказ?
— Это была не обида, а, скорее, недоумение. Ну да, чего уж там, конечно, у меня поначалу была мысль вообще послать все к черту и закончить выступления. Не мучить ни себя, ни окружающих. Только потом мы с женой пришли к тому, что нужно хотя бы попробовать. Вот и пробую, настраиваю себя.
— На что?
— На борьбу…
Елена Вайцеховская,
«Спорт Экспресс»
