Мысль о пропуске Игр в Пекине до сих пор вызывает неприятные эмоции, призналась в интервью RT биатлонистка Лариса Куклина.
По её словам, участие в Олимпиаде было главной целью всей её предшествующей карьеры.
Обладательница третьего места в общем зачёте Кубка России объяснила, почему перешла из группы Артёма Истомина к Юрию Каминскому, вспомнила об эмоциях от первой победы в Кубке мира, а также рассказала, как ей даётся роль жены.
— Когда вы победили в Минске в гонке преследования, говорили, что планировали победу, но не решались сказать об этом вслух. Можете ли сейчас назвать четыре последние гонки идеальными?
— Результатом я довольна, но меня до сих пор не покидает некоторое сомнение относительно лыжного хода.
— Что именно смущает? Не хватает скорости, выносливости, способности выдерживать определённую раскладку по дистанции?
— Здесь, наверное, всё в совокупности. Перед каждым стартом мы обсуждаем с Юрием Михайловичем (Каминским. — RT) технический план гонки, строим модель прохождения дистанции. И каждый раз какие-то вещи получаются не по плану. Если брать именно лыжный ход, чистое время прохождения дистанции, хотелось бы, конечно, несколько сократить проигрыш относительно других спортсменок.
— В недавнем интервью старший тренер женской бригады Артём Истомин сказал, что до сих пор пытается понять, почему вы отказались работать под его началом. Допустил даже, что у вас возникли сомнения в плане его профессионализма и компетентности. Понимаю, что вам постоянно задают этот вопрос, но всё же: почему Куклина не задержалась в группе Истомина?
— Со сменой тренера всё получилось спонтанно. Когда мне предложили тренироваться в группе Истомина, я согласилась сразу, без каких-либо сомнений. Особенно когда узнала, что тренером по стрельбе у нас будет Виталий Норицын. Для меня этот специалист до сих пор остаётся одним из лучших, с кем довелось поработать по ходу карьеры. Именно он, считаю, раскрыл меня как спортсменку после двухлетнего перерыва, связанного с рождением дочери. Артёму Евгеньевичу я тоже полностью доверилась в подготовке. Вообще, считаю, что это обязательное условие для результата — стопроцентно доверять тому, с кем работаешь.
Весной мы с тренерами договорились, что на августовский сбор, который планировался группой Истомина в Сочи, я не поеду, потому что эта высота мне не подходит. Я была в Сочи более 25 раз, и только однажды эта работа дала положительный эффект. Соответственно, было принято решение, что сбор я проведу отдельно, на Сёминском перевале.
— С группой Каминского?
— О том, что там будет Юрий Михайлович со своими спортсменами, я узнала, только когда приехала. Но обрадовалась, что будет к кому обратиться, если понадобится помощь, тем более муж не смог со мной на тот сбор поехать. Какие-то стрелковые тренировки я проводила с мужской сборной, тренеры, работающие с Каминским, мне вообще сильно помогли в плане стрельбы, но в конце сбора я заболела коронавирусом — не смогла из-за этого поехать на Кубок Содружества в Сочи.
Вот тогда и задумалась: возможно, это тот самый момент, когда стоит что-то изменить в собственной жизни, попробовать что-то принципиально новое, если уж прежняя подготовка не давала желаемого результата? Мужа ведь тоже напрягало, что я пашу, пашу, а эффекта нет и нет.
— Меня гораздо сильнее удивило другое. Вы как-то сказали, что хороший тренер в вашем понимании — это человек, который прежде всего способен понять спортсмена чисто по-житейски. Но при этом уходите к специалисту, которого некоторые его подопечные упрекали как раз в недостатке внимания. В том, что он вообще не слишком склонен общаться со спортсменами вне тренировок. Дал задание — выполняй! Получается, это не совсем так?
— Как раз на Сёминском перевале я несколько раз была свидетелем того, как Каминский начинает тренировку с группой. На меня это произвело тогда невероятное впечатление. Даже мужу сказала, когда звонила домой: «Представляешь, у них каждая тренировка начинается с вопросов. Он с ними разговаривает!»
— В каком смысле?
— В прямом. Перед каждой тренировкой Юрий Михайлович в обязательном порядке спрашивал каждого из десяти спортсменов, как тот себя чувствует. Один из парней как-то ответил, что не выспался. Понятно ведь, что на акклиматизацию каждый реагирует по-своему. Каминский тут же отреагировал: «Окей, общую работу ты сегодня не делаешь». Подошёл к другому спортсмену: «Ты как? Всё хорошо? Значит, работаем по плану».
И вот так на моих глазах пять человек отправились выполнять одну работу, двое — другую и только три человека провели тренировку по тому плану, который был написан изначально. Меня реально поразило, что такой выдающийся тренер настолько тонко подходит к состоянию спортсмена на каждой тренировке и тут же корректирует все нюансы.
— Знаю, что в юниорском возрасте у вас были достаточно серьёзные проблемы со здоровьем. Чья была вина: тренера, спортсмена или системы в целом?
— Здесь, скорее всего, я возьму большую часть вины на себя. Потому что от большого желания иметь хороший результат я на многое закрывала глаза. Не обращала внимания на какие-то недомогания, пахала с мыслями о том, что больше — это лучше. А тренеры не препятствовали. Думаю, все проблемы шли именно от этого.
— Что для вас, кстати, тяжелее: работа в сборной или самоподготовка?
— Самоподготовка хороша тем, что ты полностью отталкиваешься от самочувствия. У тебя есть план, и ты волен корректировать его по своему усмотрению. В сборной это делать тяжелее, потому что есть группа, в которой ты хочешь смотреться хорошо. Этим все друг друга и подстёгивают. Но я бы не стала сравнивать с позиции «тяжелее — легче». Это просто разные вещи.
— Вспоминая свою первую личную победу на этапе Кубка мира, Антон Бабиков сказал: «Я был совсем молод, и казалось, что за этой победой последует дальнейшая и столь же яркая реализация себя в спортивном плане. Но всё получилось иначе». Знакомое ощущение?
— Ну конечно. Моя первая победа в 2019-м в Оберхофе хоть и не была личной, но воспринималась точно так же. Это был не просто мой первый этап Кубка мира, но вообще самый первый старт на таких крупных соревнованиях.
— Страшно было?
— Меня переполняло чувство гордости. Когда Виталий Викторович сказал, что я побегу в эстафете и тренеры полностью в этом плане мне доверяют, меня это настолько воодушевило… Когда уже мы победили, мысль была только одна: вот оно, неужели наконец мне воздастся за все мои труды? До сих пор порой думаю: если бы год спустя в сборной не сменился тренерский штаб и мы продолжили работать с Норицыным, многое в моей жизни могло сложиться абсолютно по-другому.
— Сколько раз за это время появлялась мысль вообще закончить с биатлоном?
— Ни разу. Потому что главной целью была Олимпиада в Пекине. А вот когда не получилось… На самом деле, мне до сих пор сложно разговаривать на эту тему. Потому что каждый раз, когда об этом вспоминаю, сразу ком в горле и хочется плакать.
— Откуда взялась ваша необычайная скорострельность, которая отличала вас с юниорского возраста? Кто научил?
— Здесь надо отдать должное Леониду Гурьеву и Евгению Пылёву. До сих пор вспоминаю, как мы с ними работали над стрельбой в юниорской сборной, и порой у меня просто в голове не укладывается, куда сейчас это всё делось. По объёму тренажа, по объёму проведения времени с оружием сейчас в юниорском возрасте никто близко к тем нагрузкам не стоит. Стрелковой работы стало в разы меньше — такой объём во взрослом возрасте попросту не нужен. Но база, которая была когда-то заложена Гурьевым и Пылёвым, — залог той стрельбы, что я имею сейчас.
— То есть вы хотите сказать, что ваше умение стрелять — результат исключительно выучки, а не природной способности?
— Вообще не сказала бы, что нам что-то особенное даётся в этом плане природой. Было время, я по восемь кругов бегала в спринте, так что знаю, о чём говорю. Это так же, как ребёнок учится ходить, учится ложку держать правильно. Думаю, так устроена любая деятельность, за которую мы берёмся.
— Вы как-то сказали, что с некоторых пор сознательно начали стрелять более медленно.
— С возрастом — да, приходит очень осознанное понимание цены выстрела. Отсюда и задержки по времени прохождения рубежей. В юниорском возрасте ты относишься ко всему более неосознанно, порой так вообще безбашенно. Во время соревнований делаешь всё не на опыте, а на каком-то кураже. Сейчас, возможно, я в каком-то смысле пытаюсь вернуться к тому чувству куража, чувству кайфа на рубеже, хочу не просто поймать это состояние, но и удержать его.
— Как раз хотела спросить: нет ли соблазна попробовать стрелять быстрее, раз уж вы умеете это делать?
— Об этом я и говорю. Мне нравится получать максимальное удовольствие от своей работы, от быстрого прохождения рубежей.
— Многие биатлонисты отмечают важность стрелкового спарринга в тренировках. Вы могли бы простыми словами объяснить, зачем стрелку спарринг? Что он даёт?
— Мне кажется, к спаррингу нужно относиться с большой осторожностью. Здесь обязательно нужно учитывать уровень подготовки тех, кто в нём участвует. Стрельба в спарринге, безусловно, может дать мощный импульс для того, чтобы сделать шаг вперёд в скорострельности, в психологической уверенности, но иногда она может тебя просто сломать. Надо быть к этому готовой. Другими словами, ты должен осознанно к спаррингу прийти.
— А вы любите спарринговать?
— Очень. Это позволяет мне расти. Я хочу чувствовать себя на рубеже уверенно. Когда много стреляешь в спарринге и делаешь это хорошо, появляется чувство преобладания над соперником. Это как раз то, чего мне порой не хватает во время гонок.
— Не помню уже, кто из биатлонистов сказал, что самое сложное — стрелять в штиль. В этом случае все стреляют более расслабленно, без должной концентрации — и ошибок случается больше.
— Это точно не мой случай. Я люблю, когда стрелять комфортно.
— Хорошие стрелки обычно много экспериментируют с винтовками. Меняют и до бесконечности подгоняют ложе, инкрустируют его, красят винтовки в разные цвета. Вам это свойственно?
— Абсолютно нет. Мне нравится, чтобы мой приклад был всегда в идеальном состоянии, но я его не меняла с 2013 года. Просто привожу его иногда в порядок.
— Что значит приводить приклад в порядок?
— Какие-то детали подкрасить лаком, потому что всё равно при переездах они стираются. Появляются затёртости, шероховатости.
— Состояние приклада влияет, условно говоря, на ходовые качества или это чисто по-женски, чтобы всё было чистенько и в порядке?
— Чисто по-женски, думаю.
— На своём опыте знаю, что профессиональным спортсменкам бывает достаточно сложно в семье. Мы активны, самостоятельны, привыкли мгновенно принимать решения. Мужчин это зачастую раздражает. Насколько вам в этом плане было сложно осваиваться в роли жены?
— На самом деле всё так и есть, как вы сказали. Но мне повезло: муж сам профессиональный спортсмен, не скажу, что мне пришлось как-то под него подстраиваться. Думаю, что ему даже нравится, что я полностью самостоятельна, не напрягаю его просьбами или какими-то упрёками: сделай то, сделай это… Он занимается своей работой, я — своей, если мне нужна помощь, я его об этом попрошу и знаю, что Михаил всегда поможет. За все 11 лет, что мы вместе, у нас ни разу не было даже совсем незначительной ссоры. Ни по какому поводу.
— Вы подписаны в соцсетях на Веронику Степанову?
— Нет, но наслышана.
— Насколько, на ваш взгляд, медийная активность сочетается с серьёзными тренировками?
— Судя по результатам Вероники, ей это никак не мешает. Не исключаю, что она, наоборот, таким образом отвлекается от происходящего в мире, от тренировок и её это расслабляет, а не напрягает. Я так не умею. Возможно, у нас с лыжниками слишком разная плотность тренировочного процесса: в биатлоне, помимо функциональных тренировок, большое время уделяется подготовке оружия, работе с ним. Мне порой элементарно не хватает времени на то, чтобы добавить в соцсети какой-то пост, за меня это муж делает. Миша довольно давно мне помогает в этом плане.
— Соцсети — это по нынешним временам необходимость или удовольствие?
— Думаю, здесь и то и другое. Два в одном, как говорится.
— То есть вы сразу ставили перед собой цель превратить собственный аккаунт в средство дополнительного заработка?
— Нет, такой цели у меня не было, и до сих пор, наверное, я так не могу сказать. Это прежде всего общение с друзьями по всему миру. Чтобы люди могли не только общаться, но в какой-то степени делиться друг с другом своей собственной жизнью. Я не закрытый человек в этом плане.
— Сразу вопрос, который довольно давно вертится у меня в голове. Вы прекрасный собеседник, интересно рассуждаете о самых разных вещах, свободно держитесь перед камерой, общительны. Почему ваши интервью можно пересчитать по пальцам? Вы намеренно их избегаете?
— Мне не так часто предлагают о чём-то поговорить — это во-первых. Во-вторых, да, мне приходилось отказывать журналистам. Бывали случаи, когда интервью выходили несколько переиначенными, из-за этого менялся смысл того, о чём я говорила. Соответственно, в мой адрес тут же выливалось много критики. Разумеется, очень быстро включается чувство отторжения по отношению к журналистам. Каждый раз в таких случаях думаешь: чтобы я ещё раз где-то что-то сказала… Потом вроде остываешь, соглашаешься с кем-то поговорить — и вновь наступаешь на те же самые грабли.
— Я могу задать вам очень личный вопрос?
— Да.
— Год назад меня очень сильно зацепила ваша фраза, сказанная Тимофею Лапшину в его влоге, о том времени, что вы провели в детском доме. Вы озвучили это сами, но как бы мельком. Тот период до сих пор не хочется вспоминать или вы готовы говорить на эту тему?
— Когда-то мне казалось очень стыдным открыть кому-то, что в моей жизни была такая история. Поэтому я просто не представляла, как могу об этом рассказать. Но с возрастом стала понимать, что это моя жизнь, которой я точно не должна стесняться. Думала даже, что это было бы правильно — рассказывать не только о хороших временах своей жизни, но и о сложных.
Возможно, мои интервью прочитают люди, жизнь которых сложилась не самым простым образом и которые испытывают какую-то неуверенность в себе в связи с этим. У каждого есть своя судьба, каждый проживает её по-разному, и мне кажется, очень важно понимать, как ты выйдешь из той или иной передряги. Сломают тебя трудности или закалят, зависит, наверное, только от тебя самого.
— Сколько лет вы провели в детском доме?
— Недолго, года три или четыре. Потом нас с сестрой забрала под опеку родная тётя, сестра моего папы.
— Бытует мнение, и я думаю, для вас оно не новость, что дети из трудных семей более жизнестойки в спорте. Они гораздо более активно цепляются за свои шансы, не позволяя никому другому их отбирать.
— Так и есть, причём не думаю, что это касается только спортивной деятельности. Актуально во всём, какую область ни возьми. Даже сейчас, имея свою семью и ребёнка, я иногда ловлю себя на мысли, что иногда пытаюсь баловать свою дочь, стараюсь обеспечить ей всё, чего сама в детстве была лишена. То есть даю ей какую-то слабинку, пытаюсь излишне оберегать от каких бы то ни было трудностей, то есть от всего того, что меня в своё время сделало сильной.
Хотя честно скажу: очень рада, что у нас с Михаилом растёт такая замечательная дочка. Порой замечаю, что она размышляет намного старше своего реального возраста.
— А как относитесь к своему возрасту вы? Реальный совпадает с вашими внутренними ощущениями?
— По внутренним ощущениям, я застряла где-то в диапазоне 25—27.
— Вспоминается фраза известной актрисы и телеведущей Эвелины Хромченко, что между 34 и 35 годами она намеревается прожить десяток самых захватывающих лет.
— Замечательные слова! А главное — правильные.
