Парк Горького принялся за благоустройство очередной общественной зоны — знаменитых Воробьевых гор. Но против перемен восстали детские школы зимних олимпийских видов спорта. Их территорию начали благоустраивать, а они кричат, что их уничтожают. И это не преувеличение. Благоустройство города вовсе не хозяйственный вопрос, а вопрос жизни и смерти. Если присмотреться к ситуации на Воробьевых горах, становится ясно почему.
Разговор
Поздний вечер, в сборном ангаре триста человек.
— Добрый день! – из колонки от микрофона обеспокоенный женский голос. – Добрый день… Меня зовут Ольга Захарова. Я директор парка Горького. Я хочу вас поблагодарить, что вы нашли время, прийти сюда. В таком количестве…
«А можно по сути?!». Гул толпы.
В зале напротив Захаровой тренеры, родители, спортсмены. Все недовольны.
— По сути можно, безусловно… – запинается маленькая женщина в джинсах. — Я попросила бы вас только об одном. Чтобы мы уважали друг друга. И… Не выкрикивали с мест. Мы не будем отвечать… на ваши выкрики с мест. Потому что мы… уважаем вас.
Чтобы людям было удобно на собрании, парк Горького установил этот ангар с обогревом, чаем, кофе и стульями. В центре микрофон, к нему подходят, чтобы задавать вопросы. Мама в шубе:
— Вы поставили вокруг спорткомплекса забор. Ответьте, зачем? Я с ребенком с боем пробивалась – охранник не пускал нас на тренировку!
— Значит… — чтобы Захарова могла говорить с людьми, для нее и других спикеров оборудовали специальное над рядами стульев возвышение. — Это вопрос безопасности. Склоны используются для учебно-тренировочного процесса. На нем занимается около четырехсот детей. Были уже несчастные случаи, когда приезжали люди-любители, не умеющие кататься, и сбивали детей… – гул. — У вас не было, а у нас есть видео! Смотрите… Ваши фамилии все нам переданы, все есть у охраны в списке. Мы настаиваем на том, чтобы были пропуска, для них вам нужно собрать ваши фотографии.
Гул недовольства. У микрофона пожилой мужчина в коричневой дубленке.
— Ольга Захаровна, мы не слышим друг друга. Или почти не слышим. Извините за назойливость. Но вопрос, опять, о заборе. Значит, во-первых, кто сформулировал эти требования по безопасности? Во-вторых, дети занимаются на склонах, а забор стоит почти у спасательной станции. Значит, какую безопасность он там обеспечивает? И тех, кто занимается, впустят по пропускам. А тех, кто не занимается? Простых людей?
— Скажите пожалуйста. Вы гуляете по трамплинам и склонам? – у молодой приветливой Ольги Захаровой на шее проступает венка.
— Я коренной воробьевец, я всю жизнь здесь. Семьдесят лет вот здесь обеспечивали безопасность, охранников тут достаточно. Огораживали трамплин в период тренировок и соревнований. Причем тут забор?
— Если вы хотите гулять, для этого есть тро-опы, которые вскоре будут отремонтированы. А также дорожно-тропиночная се-еть.
— Мы пытались в спорткомплекс пройти…
— Кто вы?
— Мы, ветераны лыжного спорта.
— Скажите пожалуйста, куда вы хотели пройти?
— На встречу с ветеранами. Вот, в район ролликодрома.
— Ну, там не может быть. Там же дети, учатся. Они скатываются туда.
— Мы не слышим друг друга. Извините, — ветеран опускает голову и уходит.
Зал взрывается криками. «Да он ветеран!». «Семьдесят лет он тут гулял, а сейчас вам помешал!» Этот дедушка один из спортсменов, которые занимались тут с детства, потом тренировали других, а теперь, на пенсии, приходят, чтобы стать на лыжи, помочь молодым инструкторам и пообщаться. Из зала доносится: «Не трогайте наших детей!».
— Я хочу сказать… — у микрофона мужчина покрепче и помоложе.
— Можно попросить вас представиться, вы роди-итель… — ощетинивается Захарова. — Кто?
— Я тренер, и представляю ветеранов лыжного спорта. Межрегиональное общественное движение ветеранов лыжного спорта. Трамплин. Я хочу сказать по поводу ветеранов. Они здесь всю жизнь, всю жизнь они здесь собирались, — аплодисменты, — и будут собираться, — аплодисменты восторга. — Потому что они всю жизнь отдали этому комплексу, — овации. — Вы понимаете?
— Скажите пожалуйста, — Захарова в микрофон. — Почему именно на роликодроме им надо собираться?
— Тут дело не в роликодроме…
— Нет. Мне все-таки важно, почему именно это место.
— Они собираются не на ролликодроме. Они собираются в том месте, где есть еще заслуженные тренера. И они собираются у них в помещениях.
— Вы знаете, к сожалению, это не место для встреч, — зал недоуменно молчит. — Вы слышали. Мы работаем над проведением полноценных коммуникаций к зданиям, это первое, что мы сделаем, здесь сейчас коммуникаций нет. Департамент топливно-энергетического хозяйства делает освещение всей территории Воробьевых гор. Парк Горького будет заниматься строительством, капитальным ремонтом. И я еще добавлю. Значит, будут отремонтированы футбольные поля, которые находятся в ужаснейшем состоянии. Площадки также, потому что там невозможно заниматься, там только пыль и грязь.
— Вы тогда скажите, — мужчина у микрофона. — Что не устраивает руководство города в том, что тут было до этого?
— Вас устраивают футбольные поля, которые находятся здесь?
— Мы, мы, значит, мы…
— Вас устраивает?! Вы были на футбольных полях в Нескучном саду? Вы были?! Вот сходите, и сравните! Сходите туда со своими детьми.
— У нас есть взрослые, и дети…
— Вам сделают покрытие всесезонное! Чтобы ваш ребенок занимался, и не ломал ноги об камни! Это – неправильно! Пожалейте своих детей! Учите … их профессионализму! Они должны знать, что о них думает… город! А не на колдобинах занимаются. Вы че издеваетесь над своими детьми-то?! Я своих детей… Мне стыдно своих детей сюда привести. И я сделаю так, чтобы мне не стыдно было и ваших детей сюда привести!
Седой, с носом картошкой, Борис Иванович Сидоренков, старший тренер школы «Юность Москвы», тихо смотрит на происходящее из угла.
— Сначала надо научить плавать, а потом воды наливать, — шепчет. — Правильно?
— Наверное, — говорю. У Сидоренкова интонации Карлсона, а на спине написано «Russia».
— Во-от. А то – сразу условия создайте. Да они будут пижонить. Я ему говорю – беги в гору. А он говорит: «Борис Иваныч, ты че, обалдел? У меня две машины дома». Хе-хе. Наша лидер олимпийской команды, Ирка Аввакумова, слышала? Это моя. Я ее, девчонкой, начал тренировать. Я ее горяю, а она: «Борис Иванович! Хочу прыгать». А тогда женских прыжков и не было. «Ну, хочешь, — говорю, — Давай попробуем». А как она результат начала показывать, так другие тренера сразу у меня ее отобрали.
— А вы отдали.
— Я детей люблю. Я с ними занимаюсь.
Спорт. Дети
На Борисе Ивановиче клетчатая рубашка, теплый жилет, форменная куртка, как капуста. Тесная ДВП-шная каморка его тренерской со всех сторон обвешана яркой разноцветной формой, обложена лыжными ботинками, и набита мальчишками, которые натягивают комбинезоны.
— Вот это мальчик хороший, — бурчит Борис Иванович. — Но ты его не фотографируй. Потому что он все каникулы прогулял, на тренировки не ходил почти что!
«Хороший мальчик» виновато опускает голову и оттуда поглядывает на Бориса Ивановича с хитрой улыбкой.
Говорят, так сложилось, что заниматься на Воробьевых горах часто остаются дети, которыми родители интересуются мало. Что ни талантливый лыжник-прыгун – то кто-то из родителей выпивающий, тренеры скидываются, чтобы лыжи купить. Борис Иванович кипятит чайник, и специально для меня на ходит в кармане куртки пакетик кофе, три в одном: кофе, сливки и сахар.
— Вот этот мальчик, — кивает Борис Иванович на двенадцатилетнего Пашу. — Подающий надежды. Я его все время ругаю. Потому что надо научиться кататься здорово! А вот сейчас закрыли забор. Где мы вот таких мальчиков, способных? А это же, он же должен где-то родиться! Он… Сейчас такое время, надо искать талантливых. Я всегда здесь себе детей находил, на этом спуске, на котором свободно мог кататься любой ребенок. А теперь там забор. Надо забор хотя бы его передвинуть… В Европе же, у них ни на одной базе, нигде, нет заборов! Просто написано – тут не ходите. Мы с другом Витькой по молодости как-то поехали в Лахти на чемпионат мира. И нам дали билеты, могу даже сознаться, чтобы на трибуну пройти… А мы их продали, чтобы что-то купить. И пошли через лес, ну, там, по снегу метров триста-пятьсот, чтобы прям через лыжню на трибуны. А там полицейский стоит. И он, видит, мы лезем, кричит: «Рус?». Я ему: «Рус, рус!». «А. Иди-иди»…
— Ну вот вы этой байкой сами себе противоречите.
— Да, я могу! Но не в этот раз. Вот я считаю, у нас наоборот в России, когда закрыто –тогда лезут. И с детьми – разговор совсем другой. Ребенка воспитывать надо. Не забором и запретом. А, как объяснить… Вот, с педагогической точки зрения – надо учить.
— А этот забор что делает?
— Сейчас скажу, забор запрещает. Ну, я считаю, что этот забор – это ребенок шел по парку, захотел покататься – а его не пустят. Это на то, что он хочет, запрет.
Культура. Люди.
На стенах PR-отдела парка Горького к портрету Чехова прилеплены бумажные птички, а к портрету Крылова бумажная бабочка. Рядом историческая фотография: счастливые люди на катке в парке много лет назад. Ее нашла куратор архива ЦПКИО им Горького Елена Соболева, женщина с цепкими манерами в очках с темно-красной оправой. Она работает в этом парке больше двадцати лет и отслеживает его историю.
— Когда благоустраивали парк Горького… Сам контингент посетителей я хорошо знала, — говорит Елена Семеновна. — Кому надо в кусты, по определенным мотивам, кому пивка попить, а кому высокие чувства … И, что характеризует наше общество, так в штыки приняли все новое! Тогда убрали аттракционы, и все требовали их вернуть. Но потом, в силу перестраивающейся ситуации, новых объектов и нового отношения к парку, тут стала появляться другая публика. Которая создает и дух парка.
— Понятно тогда, — говорю, — почему люди были не довольны, получилось, что новый парк теперь не для них.
— Да… Ну, а вернее, так: не то что парк не для них, а, мы же хотим в другом обществе жить. Да? Мы хотим в лучших условиях, с лучшими людьми, и так далее. Поэтому… Чего желает общество, то, в принципе… спрос рождает и предложение.
— Вы так долго проработали в том парке. Вам его не было жалко?
— Что надо пожалеть, объясните?
— То, как там все было, старое.
— Я вам покажу, чего мне должно было быть жалко. У меня есть фотография, где изображена девочка, это пятьдесят третий год, она одета в холщевый фартук беленький, у нее белые ленточки, она смотрит на Голицынский пруд, где плавают лебеди. У нее чулочки в резинку, и такие унисекс туфли. Так вот эта девочка – это фактически я. Это мой возраст, мое время. Для нас было вообще стандартной формой быть так одетыми, хотя, как я сейчас анализирую, фартук было бесполезно гладить, он всегда был мятый, он из такого дерьма был сделан, что невозможно было разгладить. И застегивался он сзади. Вот скажите, какой дурак мог придумать для первоклашки фартук, который застегивается сзади? Это я даже его сама застегнуть не могла, да. Эти чулочки пристегивались на резинку, у нас не было колготок, были такие лифчики, к нему резиночки четыре, да, и я впереди и сзади пристегивала чулочки. Ну, мы тогда не считали себя несчастными. Даже вот этот резиновый шарик был предметом огромной радости. А сколько нам радости дарили вот эти, совершенно… элементарные, карусели? Девочки пищали, от страха, пардон, писали, теряли все что в карманах, хотя им крупно писали объявление — «Выньте все из карманов при головокружительных горках», понимаете. Но, мне кажется, что уровень у населения, особенно коренных москвичей, он перерос тот парк Горького, который был в коммерческие годы. Я сама москвичка, выросла здесь, я детей тут воспитала и уже воспитываю внуков. И я вижу эту эволюцию, и я не считаю, что это плохо. Потому что объехав весь земной шарик, я поняла, что все в жизни меняется, меняются требования, меняются люди. И нельзя в жемчужине, абсолютно, Нескучного сада и партерной части парка разместить то, что уже переросло, знаете, как дрожжи вылезают из кастрюли, они переросли, аттракционы, нельзя их тут разместить. Да, перемены происходят быстро. Помню себя во взрослом возрасте, когда я бегала по Москве с девушкой, к телефону-автомату. А у автомата то трубка оторвана, то циферблат проскальзывал, то двушку съедало, а результата не было. А теперь мы живем вот, — Елена Семеновна достает из чехольчика свой белый айфон, – Вот, с айфоном пять, с которого можно позвонить сыну, увидеть его, с любой точки. Понимаете?
— И поэтому иногда бывает, что люди еще живы, а их время уже прошло.
— Но это не про меня!
Елена Семеновна заливисто смеется. «Елена Семеновна! Вы идете?» — зовут ее из группы ярких молодых креативщиков. Она уходит с ними продумывать новый экскурсионный маршрут – на беговых лыжах по парку Горького
Спорт. Воспоминания
— Вот если я не администратор-администратор, — говорит будто перед большим залом заслуженный тренер Алексей Алексеевич. — А администратор-человек. Моя задача какая? Есть проблема – должен работать трамплин. Значит, я должен придумать, как это должно работать. Не как это оформлять. Чтобы ничего не сделать.
— Вы всерьез думаете, что победите дирекцию парка?
Пауза.
— Вот был такой анекдот дурацкий, там, банан, на столбе, и обезьяна думает, как его достать. А алкаш подходит, и говорит – тряси. Столб неподвижный. Вот. Но надо трясти. Понимаете, какая вещь. Нельзя не делать то, что надо делать.
Алексей Алексеевич вдыхает глубоко.
— Вы представьте, нет ни одного мегаполиса в мире, чтобы в центре был такой народно-спортивный парк. И такой лыжный комплекс. А мегаполис этот — столица государства самого зимнего в мире. И, лыжи здесь – самый первый, естественный спорт. И воплощение этого спорта, в центре этого мегаполиса, это было бы достижение! Коллеги, спортсмены, особенно спортивные специалисты, они когда попадают сюда, просто визжат от восторга и зависти.
— Парк Горького считает, что он несет сюда культуру.
— Да нет у них никакой культуры. Тут интересы преследуются, от культуры совершенно далекие. Простые прагматичные. Знаете, их отношение к Воробьевке – это, конечно, полное бескультурье.
— Может, просто это культура другая?
— Ну как вам сказать. Небрежное отношение к тому, что уже состоялось. Это культура или бескультурье? Как хотите. Я просто говорю сапогу, что он сапог.
— А сапог что говорит?
— А он ничего не говорит. Он бьет!
Мастер спорта международного класса по прыжкам с трамплина Андрей Загряжстий стоит и ритмично пьет чай в ДВП-шной тренерской. Стоя на месте, слегка приседает и поводит корпусом, будто на лыжне, потом отхлебывает из кружки, потом опять некоторое время приседает, и снова отхлебывает.
— Хоть у нас здесь не очень современные трамплины, — говорит. — Но спортсмены всегда были из Москвы лидеры. А если закроют сорокаметровый трамплин, все логически к тому придет, что не будет здесь наших видов спорта. Потому что этот трамплин нужен для тренировки детей, с него прыгают уже после десяти лет. Если его нет – нет смысла и начинать тренироваться детям. Ну, люди пришли сюда управлять, которые много могут. Я вижу – могут огородить, организовать платный прокат, денег заработать, и я не против денег. Но далеки они от наших видов спорта. Не любят они их. Ну зачем, что они могут сделать? Не будут они ничего делать. На этой территории уже долгое время развивается спорт, и здесь его развивают профессионалы. А если не понимаешь, не надо все ломать.
Во времена безденежья тренеры собственные деньги вкладывали, чтобы оборудовать спортивные площадки. Чуть ни своими руками все делали, сделали бы и лучше – но не выделялось денег.
— Для меня вообще загадка, почему все так. Ну, значит, так жизнь развивается, времена меняются, значит, так и должно быть…
Андрей опять принимается ритмично скатываться по воображаемому склону.
— Раньше, помню, семьдесят пятый год, после тренировки, был маленький, мы бежали с тренировки к Москва-реке, без всяких заборов, купались там. Обратно шли, помню, у меня был пятачок на метро, и двадцать пять мама давала на мороженое с розочкой. И все здесь было в яблоневых садах. Вплоть до нынешнего времени на девятое мая мы всегда устраивали традиционные соревнования, так хорошо было, все приходили с семьями, с детьми. Такой атмосферы уже не будет. Сейчас куда мы будем приходить, если трамплина не будет? Ну, они могут сказать ветеранам – встречайтесь в ресторане. Им не понять, они этой жизнью не жили.
Отхлебывает чай.
— Здесь должна быть природа. Тропинки ногами утоптанные, площадки песочком посыпанные, для людей.
— Но и парк, — говорю, — хочет сделать для людей.
— Мы хотим природу. А, я думаю, что они хотят ком-форт…
Тренеры ведут меня от спорткомплекса к озерам, по тропинке вверх. Бревенчатые беседки, озера с чистыми ровными берегами, щиты с описанием растений, животных и птиц.
— Видите, какая красота. Ну что, что тут не благоустроено?
Культура. Порядок
В дирекции парка Горького на каждом этаже для дизайна стоит по роялю разных цветов, рядом с кабинетом заместителя директора по Воробьевым горам Николая Чугай – коричневый, «под дерево». Массивные плечи замдиректора сильно выделяются на фоне длинных хипстерских фигурок, которые ходят из двери в дверь.
— Сложный процесс с передачей Воробьевых гор, — говорит по-военному четко, — Имущество, учет, нужно понять, как использовать, и если не использовать, то как лучше поступить. Трудностей на пути много. Я один из очень многих, к сожалению, кто Воробьевы горы знал только по смотровой площадке. И вот теперь надо сделать так, чтобы люди захотели спуститься, и увидели, что есть такой замечательный природный парк.
Мы садимся в машину и едем в спорткомплекс по набережной.
— Зачем вам забор, как от врагов?
— Это обманчивое впечатление. Для родителей, детей, тренеров, персонала вход свободный, по пропускам. Для других людей, которые хотят кататься на склонах, есть услуга скайпс, очень недорогая, по которой три-четыре часа можно кататься. Любой… может пройти, просто не надо бродить по склонам там, где не положено это делать.
— Вы сами считаете, это правильно?
— Поэтому приняты определенные меры… Я считаю, это правильно. Дисциплинирует людей. Передвигайтесь, пожалуйста. Но передвигайтесь по правилам. Потому что несоблюдение правил – приводит к травматизму и трагическим случаям.
— Сами, без забора, люди не разберутся? Если поставить табличку.
— Я ж говорю, все равно человек пойдет. Вы посмотрите видео, ужаснетесь. Когда девушка разбивается о дерево, вот так же стоят таблички, а она садится на ледянку и едет. Ей эти таблички, скажем так… неинтересны.
— Почему, как вы считаете, она поехала?
— Вот это вы у нее спросите, почему она поехала. Вот чтобы у каждого не уточнять, почему ты едешь, соответственно, нужно соблюдать определенные требования.
— Человеческая свобода воли небезопасна.
— Я считаю, что да. Если… Где-то везде должен быть предел. Человек должен понимать, что можно, а что нельзя.
— Но если все заорганизовать, будет ужасная жизнь, как в романе Замятина, все ходят строем, и всюду прозрачные стены.
— У кого, у Собянина? – в машине шумно, и Николай плохо меня слышит.
— У Замятина.
— Я про Собянина, потому что он сказал, вот, что все предприятия должны прозрачные заборы иметь. Вот, когда все на виду, хочешь-не хочешь, нужно навести порядок. И сразу видно, есть ли там нелегальное производство, чем плохо?
Со склона спортивного комплекса Воробьевых гор один за другим скатываются на лыжах дети. А им наперерез, размахивая сумками, бегут враскоряку две бабули. Озираются, спотыкаются, застревают посередине.
— Пожалуйста, — расстраивается Николай. – А мы пытаемся навести порядок. Там возле тренерских стояли вагончики, жил непонятно кто, потом все от этих строений открестились. Мы убрали отсюда всю незаконную торговлю, все незаконные строения, всех бомжей.
После прогулки по комплексу, где готовы многие спуски и скоро поставят освещение, Николай и его коллега везут меня вниз по дороге.
— Вот это одно из заброшенных строений, — показывает Николай. — Воробьевых гор, какими они были до сих пор. Тут проходят экотропы и прогулочные дорожки.
Впереди неприятного назначения бетонная коробка, обшарпанная, изрисованная граффити, обнесенная сеткой, в которой местами прорезаны дыры. Отвратительный вид, а летом, наверняка, и запах.
— Осторожно, — говорит Николай, — Заминировано.
Культура. Реализм
— Как получилось, что парк Горького выглядит в этой ситуации завоевателем? – спрашиваю по телефону главного вдохновителя современного благоустройства московских общественных зон руководителя Департамента культуры Москвы Сергея Капкова.
— Мне кажется, просто у РГШ «Столица» (школа, через которую осуществляется взаимодействие всех учебно-спортивных учреждений Воробьевых гор с дирекцией парка Горького – п.а.) было много информации про будущее склона на Воробьевых горах, но они плохо информировали родителей и родители начали волноваться. Мне кажется, что сейчас мы объяснили, что РГШ как и работала на территории Воробьевых гор, так и будет продолжать работать.
— Получается, людям строят теплые туалеты. А им это не нужно, им нужен сорокаметровый трамплин.
— Трамплин же не функционирует.
— Его работу приостановили два года назад. И люди спортсмены говорят, что он необходим, и что лучше его отремонтировать, чем поставить туалеты.
— Он в аварийном состоянии, его невозможно отремонтировать, если вы такие детали хотите. Но то, что в этом году на территории Воробьевых гор будут отремонтированы и капитальные строения, которые есть у школы, и лыжные трассы, и зона проката, и зона общепита, и будет отремонтировано три подъемника, канатно-кресельная дорога, и уже организованы сноубордические склоны, просто горнолыжные склоны. Этого нельзя отрицать. Уже в прошлом году выделено пятьдесят миллионов рублей на эти цели, так что мы всю материально-техническую базу будем восстанавливать и развивать. А все что касается тренировочного процесса, парк Горького в это не влезает, просто парк Горького благоустраивает и развивает горы, спуск сам по себе.
— Им очень нужен именно этот трамплин, потому что без него развивать прыжки не получится.
— Так сейчас же их тоже не развивают, трамплины и сейчас не работают, и два года назад не работали.
— Меня просто сами люди просили, если буду с Вами разговаривать, сказать, что если закроют трамплин, то на Воробьевых горах не станет школы прыжков. На маленьких трамплинах занимаются дети только до десяти лет, если нет трамплина побольше, то нет смысла даже начинать.
— Да, я понимаю. Но здесь же вопрос… Мы начинаем с трамплинов, а то что нет бытовой канализации в зданиях, мы об этом не говорим.
— Да, и это такие люди, которым нужен трамплин, и не нужна канализация.
— Понятно.
— Как вы думаете, в будущем останутся такие люди, которым важен трамплин, но не обязательна канализация?
— Я думаю, что спортсменам, любым, и особенно по таким сложным экстремальным видам спорта, им важнее спортивные достижения, чем канализация, такие люди будут всегда.
Пауза.
— Да.
Пауза.
— Но детям и взрослым, мне кажется, необходимы обогреваемое оборудование, раздевалки, туалеты. И они вправе пользоваться новым инвентарем, а не устаревшим. Вот и все. Есть же все-таки мировые стандарты подготовки спортсменов. И эти стандарты подразумевают… качественное обслуживание. А не дискомфорт и аварийное состояние трамплинов и их оборудования.
— Я спрашивала людей из спортивной школы, какими в их представлении должны быть Воробьевы горы, чтобы это было самое крутое место на земле, которым они могли бы гордиться. И они все говорили о том, что представляют себе четыре трамплина, и прыгунов, которые летают вопреки законам физики…
— И падают в Москва-реку?
— Почти. Да, и вот, это глобальное сооружение, величие этих спортсменов и их сила духа, вдохновляют всех нас, и говорят о величии нашей страны. Вот, примерно так, если в двух словах.
— Прекрасно.
— А если вы представляете себе Воробьевы горы, которыми вы могли бы гордиться?
— Именно так я себе и представляю. Только наличие трамплинов, или функциональное их использование, возможно только после экспертизы.
— Ага…
— Можно ли там вообще тренироваться.
— То есть вы противопоставляете этой мечте свой взгляд на реальное положение вещей.
— Ну, я все-таки, как чиновник, должен быть реалистом.
— И в реальности тогда Воробьевы горы – это благоустроенная территория…
— Благоустроенная спортивная территория… Благоустроенная, тихая спортивная территория.
— Еще совершенно не понимают друг друга стороны, когда говорят о заборе. Почему-то этот забор людьми воспринимается как что-то из мира рейдерских захватов… Потому что его поставили, никого не спросив. И вдруг пришли люди, а их не пускают.
— Какой забор вы имеете ввиду?
— Вокруг спортивного комплекса.
— Так это ж для безопасности детей, чтобы они не вылетали. Это ж мировая практика.
— Ну, да, да. И, кажется, такая эмоциональная реакция еще была, потому что людей не спрашивали. Вроде бы все преобразования на пользу. Но людей не спрашивают, чего они хотят.
— Кого вы имеете ввиду?
— Я имею ввиду родителей и тренеров, которые работают в спортивной школе.
— Кхм. Их… Для них же ничего не меняется. Их условия не ухудшаются. Мы наоборот отремонтируем раздевалки, отремонтируем склон, и все будут пользоваться.
— То есть вы считаете, что спрашивать не надо, потому что все преобразования в лучшую сторону.
— Конечно.
Пауза.
— Да нет, мы бы и спрашивали. Просто, с кем. С департаментом спорта мы согласовали позицию. С Москомимуществом согласовали. С депутатами местного совета согласовали.
— Да, и, получается, самих людей не спросили.
— Сами люди, это кто?
— Ну, простые люди, которые туда приходят, которые любят этот парк, которые там тренируются.
— Ну так, мы для них все это и делаем.
— Вы думаете, почему они не ждут ничего хорошего?
— Потому что в России и в Москве, ну, или просто в России, есть большое недоверие к власти. Вот и все.
— Вы думаете, может, они что-то действительно боятся потерять?
— Ммм… Я думаю, что это все-таки больше про недоверие к власти.
— То есть вам кажется, что никаких реальных причин для их беспокойства не существует, просто это такое… суеверие?
— То, что касается Воробьевых гор – не существует.
Культура. Туалет
— Почему люди так недовольны? – спрашиваю Ольгу Захарову после собрания, за дверью ангара уже ночь.
— Я думаю, во-первых, возможно, мы выгнали тех, кто незаконно занимали строения. Мы выгнали общепиты, которые здесь были незаконными, и мы начали наводить порядок. Куча людей, которые здесь просто делали свой бизнес, а мы его сейчас закрыли. Поэтому эти люди начали родителей подогревать, и говорить о том, что здесь какие-то кардинальные изменения, которые уберут школу. Это неправда. Это неправильно. Пусть люди поймут, что у них врагов здесь нету. А мы пришли сюда для того чтобы навести порядок. Чтобы было… ответственно. У меня нет за спиной, или вообще в голове, каких-то корыстных целей, мыслей, чего-то не договаривать. Я абсолютно открыта! Я могу за каждый объект ответить. За каждую копейку. И знаю, по какому праву то или иное здание передано, и могу показать контракты. У меня все это есть официально. А то, что здесь творилось… Много было неофициально.
Через пять минут у стены ангара слышится обеспокоенный лепет. Одна из мамочек подловила Ольгу Захарову по пути к выходу.
— Ольга Анатольевна, мы понимаем, что вы все построите правильно, капитально. Новые благоустроенные туалеты вы нам поставили, но детям туда ходить вверх по тропинке, далеко. Сейчас, пока идет ремонт, и нет теплых туалетов у спуска, можно нам, на время, открыть наши старые?
— Но это же дырки в земле!
— Да, дырки, но детям туда ходить удобно.
По залу разносится, будто из фильма с Гурченко, короткий писк:
— Нет!!!
Вопрос
— Паша, — спрашиваю подающего надежды, ученика Бориса Ивановича, — Тебя напрягает, что тут в школе все такое… разваленное?
— Да не. Мне все равно.
— А что тебе больше сейчас нравится, парк Горького или Воробьевы горы?
— И то, и другое.
Источник: «Русский репортер»
