— Свою третью мировую корону ваш знаменитый ученик Никита Крюков завоевал в этом году в Лахти в ситуации, когда в него не верил почти никто, включая партнера по командному спринту Сергея Устюгова. Насколько неожиданной стала та победа лично для вас?
— Никита подошел к тому чемпионату не в очень хорошей форме — только за полтора месяца до соревнований мы сумели хоть как-то залечить травму спины. Да еще получилось так, что бежать командную гонку ему пришлось не на своих лыжах, а на лыжах Саши Большунова.
— Почему?
— Потому что свои лыжи работали хуже. Либо их неправильно подобрали, либо представители фирмы дали не те лыжи, которые были нужны. Мы постоянно пытаемся заполучить то, что хотим, но далеко не всегда получаем лыжи, которые действительно хорошо работают в нужный момент и в нужном месте. Ну а в Лахти проблема была в том, что Большунов весит 80 килограммов, а Крюков — 72. Продавливать пружину, которая рассчитана на 80 килограммов, не так просто. Пока лыжня жесткая – разница небольшая. Как только выпадает свежий снег, лыжи начинает чуть срывать, появляется отдача. Это и произошло на чемпионате: перед финалом выпал свежий снег, и на каждом подъеме лыжи у Крюкова по четыре-пять раз проскальзывали, причем так сильно, что он чуть не на колени вставал. Каждое такое проскальзывание — это почти секунда отставания, что стало одной из причин проигрыша Йоханнесу Клэбо на каждом этапе. К счастью, все закончилось хорошо.
— То, что в вашей группе после ухода Алексея Петухова и Александра Панжинского осталось всего три спортсмена, облегчает тренировочную работу или усложняет ее?
— В сборной команде тренер психологически всегда настраивается на тех, кто сильнее, и только потом – на всех остальных. Поэтому в целом, конечно же, стало легче. Меньше времени тратишь на обработку тренировочных данных, на их анализ.
— Сколько лет вы уже работаете вместе?
— В сентябре был юбилей – 25 лет. Что-то мы даже его не отметили.
— Я правильно понимаю, что тренировочную систему этого года вы выстраивали для Крюкова с учетом особенностей олимпийской трассы Пхенчхана?
— Конечно. Занимались наработкой качеств, которые нужны именно для этой трассы, рассчитывали, куда сместить акцент в подготовке, с точки зрения скоростно-силовой и аэробно-силовой составляющей, какому ходу уделить больше внимания.
— Судя по ответу, изучить эту трассу вы успели хорошо.
— Да. Она тяжелая. Корейцы вообще сделали самую сложную из спринтерских трасс, которые когда-либо бывали. Усложнили профиль до предела.
— В чем это заключается?
— Во-первых, максимальный перепад высот. Во-вторых, хоть официальный стандарт на этот счет и отсутствует, обычно делают два подъема — один посложнее, второй полегче. Здесь оба подъема достаточно сложные. Они разные, один более пологий, второй покруче, но первый подъем достаточно длинный. Соответственно почти нет равнинных участков. Плюс — особенности снежного покрова. Снег достаточно «туповатый», а значит, будет меньше одновременного хода. На финише все-таки одновременный ход дает определенное преимущество тем, кто умеет им хорошо пользоваться.
— А если рассуждать применительно к нашим ребятам, у кого на этой лыжне больше шансов?
— В подъем лучше всех идет Панжинский. Переменный двухшажный ход у него, на мой взгляд, лучший. Но сразу оговорюсь, здесь нужна большая специальная работа, чтобы подогнать под эту трассу все параметры бега — «прикатать» трассу, проще говоря. Мы, когда были в Корее, промеряли всю дистанцию посекундно, по метрам. Определили, где какой ход должен быть, с какой частотой какие участки нужно проходить, какова должна быть длина шага. Понятно, что мы сильно зависим от погодных условий, от лыж, поэтому должна быть высокая вариабельность. У Панжинского самая высокая вариабельность попеременного хода, и вообще, классического стиля. Не только из россиян — из всех спортсменов, кого я знаю.
— Для вас было сильным ударом по самолюбию, когда Панжинский и Петухов ушли из группы?
— Уход Панжинского, я сам, можно сказать, инициировал. Предлагал ему поискать другого тренера еще за год до нашего разрыва.
— Вы не верите в него как в спортсмена?
— Дело в другом. В том, что Саша сам перестал верить в ту работу, которую делал в нашей группе.
— Поэтому почти сразу после знаменитого ванкуверского забега перестал быть заметен?
— Тут не совсем так. Знаете, был такой француз Родди Даррагон, который стал в спринте вице-чемпионом Игр в Турине, а после этого, по-моему, ни на одних соревнованиях ни разу даже в финал не попал. Саша после Ванкувера стал призером чемпионата мира, попадал в финал на этапах Кубка мира, в России что-то выигрывал. Но проблема была.
Я сразу после ванкуверских Игр и Никите, и Саше сказал: ребята, буду делать все возможное, чтобы создать вам конкуренцию. Буду искать новых спортсменов, которые смогут с вами соревноваться. Пытался таким образом их немножко «опустить» на землю. Панжинский не стал хуже или меньше тренироваться, в этом плане у меня не было к нему никаких претензий. Но внутри себя он чисто психологически почему-то решил, что должен теперь у всех выигрывать. Долгое время у него была просто-таки навязчивая идея обыграть Крюкова, но это достаточно долго не удавалось.
К тому же Саше всегда было свойственно несколько завышать свои возможности. В тренировочном процессе это выражалось в том, что он постоянно перебирал — в интенсивности, в объеме. Был уверен в том, что «переварит» нагрузку, а на самом деле не справлялся с ней. Все наши рабочие расхождения заключались как раз в этом. Когда долго работаешь со спортсменом, тренерский авторитет, не то чтобы падает, но немного размывается. Ты перестаешь быть учителем, переходишь в разряд, скорее, близких людей. Почему многие родители оказываются не в состоянии тренировать собственных детей? Именно по этой причине.
— Другими словами, совместная работа просто теряет смысл?
— Да.
— А почему вы расстались с Петуховым?
— Решение уйти в группу Маркуса Крамера Леша принял достаточно спонтанно и внезапно. Сезон мы с ним начали очень хорошо: в декабре Петухов занял четвертое место на этапе Кубка мира, отобрался на мировое первенство, мы планировали, как будем готовиться к выступлению. До самого последнего момента он работал в группе, провел последнюю скоростную тренировку и был на ней лучше, чем Ретивых, который в Лахти только по своей глупости не попал в полуфинал. То есть по готовности прошедший сезон мог стать для Алексея одним из лучших. Ну, а дальше все сложилось так, как сложилось. Советчиков у нас всегда вокруг спортсменов много, видимо, и посоветовали, что надо бы перейти в другую группу.
— Не пытались удержать?
— Я вообще не сторонник того, чтобы удерживать спортсмена любой ценой, каким бы он ни был «титульным». Всем своим обычно говорю: считаете, что со мной хуже работать, чем с кем-то другим? Нет проблем. Я даже сам готов договориться насчет перехода. Единственное, что мне не понравилось в ситуации с Петуховым, что о его переходе к Маркусу я, к сожалению, узнал от других людей.
— Помню, какую волну противодействия вызвал приход в сборную Вольфганга Пихлера у российских биатлонных специалистов. Все они были сильно задеты тем, что приглашение иностранца отодвинуло их на второй план. У не бывает схожего ощущения по отношению к Крамеру? Ведь многие, знаю, считают, что в лыжных гонках сейчас есть он, и есть все остальные.
— Если судить по статусности спортсменов на сегодняшний день, так оно и есть. Но я бы не сравнивал ситуацию с той, что была в биатлоне. В сравнении с тем же Пихлером, с его достижениями, многие наши тренеры проигрывали. А статус Маркуса, если судить по завоеванным медалям, пока еще ниже, чем у меня или Юрия Бородавко. У нас в команде вообще высокая тренерская конкуренция, но она не разобщает. Когда Крамер только пришел в команду, его спортсмены были присоединены к моей группе. А дальше получилось так, что почти весь его нынешний обслуживающий персонал – это бывшие мои воспитанники, ребята, которых привел в сборную я сам. Егор Сорин, Владимир Рысин, Виктор Головин, Женя Уфтиков. Тот же Сорин, считаю, играет в группе Крамера очень большую роль. Обеспечивает коммуникацию со спортсменами, «цементирует» весь коллектив. Иногда в чем-то советуется со мной. То есть, никаких секретов, никакой нездоровой конкуренции нет в помине. Хотя где-то подспудно иностранный тренер – это всегда «варяг». При этом я прекрасно понимаю, что у Маркуса более жесткая ситуация, чем у российских тренеров. Нас могут простить, если что-то пойдет не так. Его – вряд ли.
— Если судить по прошлому сезону, в котором Сергей Устюгов выиграл всё, что было возможно, он на текущий момент однозначно сильнейший лыжник мира. Применительно к Олимпийским играм это подмога или дополнительный груз?
— Сергей идет на Олимпийские игры фаворитом, а это сильно осложняет жизнь. Ситуация, я бы сказал, абсолютно та же, что была у Крюкова перед Сочи, куда он ехал в статусе двукратного чемпиона мира в спринте. Считалось, что он обязан выиграть хотя бы одну золотую медаль, именно так ставили задачу. Тем более — домашняя Олимпиада. Все это очень сильно давило. И так получилось, что обстоятельства развернулись против нас.
— Имеете в виду, что серебро, завоеванное Никитой в паре с Максимом Вылегжаниным, было воспринято, как непростительное поражение?
— Поражением оно было однозначно. Тем более в ситуации, когда все, в общем-то, шло к тому, что ребята выиграют. На заключительном подъеме у Крюкова была задача-минимум — не отстать. И финишер он сильнейший. По скорости должен был выкатиться уже на спуске впереди финна. А получилась вот эта дурацкая помеха, которую создал падающий немец. Мы потом даже все просчитали: какая скорость была у Крюкова по сравнению с соперником, сколько он потерял на том спуске… Вышло 30%. Это где-то около трех секунд. А на финише Никита проиграл меньше секунды при том, что уже бросил бороться.
— То есть как — бросил?
— За 30-40 метров до финиша Крюков сократил отставание до двух-трех десятых секунды. То есть шанс выиграть гонку еще имелся. Беда заключалась в другом: расстояние в створе между лыжнями оказалось чуть шире, чем обычно. А при перестроении спортсмен все делает автоматически. Крюков шагнул в сторону — и не попал лыжей в лыжню. В смысле – сразу не попал. Понимаете? Вот они идут, вот он начал догонять, шагает в сторону – там такое полуконьковое движение получается: если хорошо оттолкнулся, то ничего не теряешь. И тут … Эх…
— Если говорить о Крюкове, каким он был перед Ванкувером, и сравнить его с нынешним, какой из этих двух спортсменов лучше?
— Здесь, наверное, вообще неправильно что-то оценивать с позиции «лучше-хуже». Недостатки — это вообще, как утверждал кто-то из великих философов, это продолжение наших достоинств.
— Спрошу иначе: Крюков по-прежнему нацелен на самые высокие цели, или продолжает тренироваться больше по инерции?
— Никите, на мой взгляд, нет никакой необходимости просто держаться за место в команде. Он — человек с хорошим спортивным прошлым, а неудачными выступлениями можно это прошлое сильно себе подпортить. Я обычно задаю другой вопрос, гораздо более важный: есть ли у спортсмена желание совершенствоваться в тренировочном процессе, показывать высокий результат, бороться за него. Никита ведь ни в Ванкувере, ни на последнем чемпионате мира не был фаворитом. В этом плане ванкуверская ситуация и нынешняя где-то похожи. Разница здесь в другом. Молодые – они всегда более охочи до результата, им в большей степени свойственно стремление что-то выиграть. Мы с Крюковым уже выиграли все, что можно. По этой причине мне самому бывает тяжелее настраиваться на работу. Приходится искать какие-то новые ходы, новые приемы в тренировочном процессе.
— Я однажды разговаривала с Геннадием Турецким, тренером четырехкратного олимпийского чемпиона по плаванию Александра Попова, и он сказал, что мотивация «выиграть Олимпийские игры» не может работать дважды — бывает эффективна лишь тогда, когда ты еще не чемпион.
— Согласен. В то же самое время могу привести слова Всеволода Боброва о том, что настоящего спортсмена не нужно мотивировать, он сам всегда мотивирован на то, чтобы победить. То есть, настоящий спортсмен, если выходит на старт, всегда выходит, чтобы победить, даже когда понимает, что победа не слишком достижима. Крюков как раз такой.
— Вам с ним повезло.
— Изначально Никита мне этим и понравился. Своей неуступчивостью. Помню, когда он был еще маленьким, я проводил забег на первенство школы, круг был 250 метров, то есть бежать от старта до финиша приходилось около сорока с чем-то секунд. Пробежали все по разу, я уже результаты стал выписывать в тетрадочку, тут подходят несколько парней: «Можно мы перебежим, попробуем улучшить время?» Я-то понимаю, что на такой дистанции тяжело второй раз пробежать быстрее, это не спринт. А они на своем стоят: «Можно?» Крюков всегда этим отличался. Если вдруг на тренировке проиграет спарринг, всегда находит возможность пробежать еще один раз. Это в нем есть до сих пор. Немножко мальчишеское качество, но это очень хорошо, что оно осталось. Ну, и, безусловно, хорошо, что он сейчас не фаворит, и это осознает.
— Где планируется самый тяжелый и ответственный момент отбора в олимпийскую сборную?
— Отбор вообще будет крайне тяжелым. До Олимпийских игр нам придется делать два пика. В середине ноября мы отбираем шесть человек, которые будут участвовать в этапах Кубка мира. Через две недели, в начале декабря, пройдет первый этап — в Лиллехаммере, который уже станет отборочным — на Игры. Последний этап отбора у нас в Планице 20-го января. Чтобы гарантированно попасть в команду, нужно какой-то из стартов выигрывать. Проблема в том, что выступления очень сильно раздвинуты по датам. Придется даже не удерживать форму, а быстро в нее входить, быстро терять и затем снова набирать кондиции. Это очень серьезная задача.
— И до Олимпийских игр после старта в Планице останется всего месяц?
— 24 дня.
