Прошлой осенью решением Высшего спортивного арбитражного суда в Лозанне двухлетняя дисквалификация российских биатлонисток Екатерины Юрьевой и Альбины Ахатовой была оставлена в силе. Я тогда сильно удивилась, услышав от Кати, что она продолжает тренироваться — готовиться к Олимпийским играм в Ванкувере: понятно ведь было, что этих Игр в карьере спортсменки уже не будет.
А на этой неделе мы встретились с Юрьевой в Москве.
— Катя, когда в ноябре вы говорили об Олимпийских играх, это было своеобразной защитой собственной психики от реальных обстоятельств или вы действительно верили, что случится чудо и вы сможете поехать в Ванкувер?
— Это была и вера, и какая-то детская надежда на то, что вот-вот эта плохая сказка закончится и все опять будет хорошо. Все месяцы, что шло разбирательство, я прекрасно видела: никакой базы, позволяющей однозначно вынести нам обвинительный вердикт, просто нет, а те факты, которыми располагают судебные инстанции, просто не стыкуются между собой. Казалось, что нужно просто подождать, когда в этом разберутся. И поймут, что первоначальное решение о нашей дисквалификации было ошибкой.
— А что вам говорил адвокат?
— Адвокатов было несколько. Как российских, так и иностранных. И все они были уверены в том, что дело будет решено в нашу пользу. Я до такой степени устала ждать, что на самом деле хотела только одного: чтобы все уже, наконец, закончилось и наступила какая-то ясность. Первый суд был весной в Австрии. Помню, что в России было еще холодно, а там уже тепло. Второй суд был осенью в Швейцарии.
— В чем заключался смысл вашего с Ахатовой присутствия на этих заседаниях?
— В том, что мы тоже должны были давать показания. На обоих процессах в зале были предусмотрены конкретные места для всех присутствующих — адвокатов, помощников адвокатов, переводчиков… Мы сидели на стульях для обвиняемых. Это было так неприятно… Помню, я сидела на этом стуле, смотрела по сторонам и думала: «Господи, со мной ли это все происходит? Что я тут делаю?»
— Как вы отреагировали, когда узнали, что решение о дисквалификации остается в силе?
— Долго не могла с этим смириться. После того как швейцарский суд заслушал все стороны, нас отпустили по домам, сказав, что решение будет вынесено через две недели. На самом деле этого решения не было полтора месяца. Я тогда постоянно думала: если бы у суда были весомые основания считать нас виновными, вся эта история не тянулась бы столько времени. Значит, суд не уверен? Значит, все может сложиться и в нашу пользу?
Иногда, правда, когда я смотрела на людей, решающих нашу судьбу, мне начинало казаться, что они слишком зациклены на желании во что бы то ни стало найти хоть малейшую зацепку, чтобы наказать спортсмена. Потому что в принципе не допускают того, что спортсмен может быть не виноват.
— Знаете, Катя, лично у меня вся эта история оставила чувство тотального лицемерия. Вроде бы проведено серьезное расследование, вроде бы все всё поняли, но в то же время никакой конкретной информации и конкретных имен так и не прозвучало. А сами-то вы сумели понять, чьи именно действия привели вас к дисквалификации?
— У меня пока недостаточно информации, чтобы выдвигать обвинения. Но я намерена разобраться. Пусть на это уйдет много времени, но я все равно не успокоюсь, пока не пойму все наверняка. Это трудно, потому что все говорят разное. Причем порой совершенно невозможно понять, кому можно верить, а кому — нет.
— Как вы жили все это время?
— Тренировалась. Одна. Продолжала себя нагружать вплоть до начала Олимпийских игр. А потом, когда соревнования уже начались, меня как обухом по голове ударило: пропали все эмоции, желания… Хотелось одного: сесть и заплакать.
Особенно остро это проявилось, когда я смотрела по телевизору награждение женской эстафеты. Я не завидовала никому из девочек, но при этом понимала, что смотрю со стороны на свою собственную несбывшуюся мечту. Совершенно реальную и при этом совершенно недостижимую. Мне еще тогда позвонил знакомый журналист — но не для интервью, а просто так. Я услышала его голос в трубке и поняла, что не могу говорить. Он, видимо, тоже почувствовал это. Спросил: мол, наверное, не вовремя? Я как-то выдавила из себя слова: «Да, не вовремя, извини…» И тут же отключила все телефоны на несколько дней. Понимала, что начнутся бесконечные просьбы об интервью, сообщения, соболезнования…
Повезло, что меня окружали очень хорошие и преданные люди. Которые поддерживали даже тогда, когда уже всем стало очевидно, что никакого смысла в моих тренировках нет. Я в принципе была готова вообще не возвращаться в спорт. Перспектива того, что придется окунуться в совершенно другую жизнь, не пугала. Но где-то внутри оставалось убеждение, что я должна вернуться. Слишком много осталось нереализованных сил и амбиций. Мне кажется, что я просто не смогу жить с ощущением, что могла чего-то добиться, но ничего не сделала ради этого.
— У вас нет страха, что вернетесь в спорт и по-прежнему окажетесь не застрахованы ни от каких фармакологических неприятностей?
— Есть. Я часто об этом думаю. Прекрасно понимаю, что нет никаких гарантий в том, что ситуация не повторится. Другое дело, что в этом случае я уже точно не буду настраивать себя на то, чтобы вернуться в спорт. Не будет смысла.
— Я не совсем об этом. Сейчас, когда есть возможность мысленно прокрутить в голове все, что случилось, вы могли бы поставить себе в вину, что были, скажем, невнимательны? И в ваших ли силах было сделать так, чтобы той декабрьской положительной пробы не случилось?
— Получается, что нет. Единственное, что я поняла очень хорошо, что нужно в разы внимательнее относиться ко всему, что происходит вокруг. И никому не доверять. Увы.
Я много думала: почему такое произошло именно со мной. Знаете, есть теория, что за все хорошее в своей жизни человек рано или поздно должен заплатить. Я так радовалась в начале сезона, что у меня наладилась стрельба, что я научилась финишировать, что все получается… Много лет шла к этому. Может быть, дисквалификация и стала расплатой за то, что все давалось настолько легко? Вообще при всех своих минусах то, что со мной случилось, — настолько философская ситуация, что можно переосмысливать ее бесконечно.
* * *
— Год, который прошел с того момента, как вас отстранили от выступлений, это время, выброшенное из жизни или просто другая жизнь?
— Год и два месяца. Я научилась считать каждый день. И поняла, что даже за один день человек способен прожить очень многое. В спорте время вообще не ощущается — сливается в одну сплошную полосу, заполненную одним и тем же. Тренировки, еда, сон. Сейчас в моей жизни появились совершенно новые интересы. Театр, кино. Я хожу на фильмы и спектакли, знакомлюсь с новыми людьми, впитываю новые ощущения. Много путешествую по местам, которых никогда в жизни не видела. Мы же вообще мало что видим, кроме спортивных баз и гостиниц.
Побывала во Вьетнаме, в Камбодже. В Италии на соревнованиях и сборах я была раз десять, а вот в Рим впервые попала только сейчас. Для меня каждая минута, проведенная в этом городе, была открытием. Помню, смотрела на работы Микеланджело в Ватикане, слушала гида и думала о том, что все наши пихания за медали, даже за олимпийские — это такая ерунда… Ну, завоевал ты эту медаль. Через год-два все о ней забыли. А тут человек сделал что-то — и это осталось на века.
— В Канаду вам хочется по-прежнему или Олимпиада в Ванкувере отбила это желание?
— Мне хотелось не просто в Канаду или Америку, а в совершенно конкретное место — на Аляску. Обязательно когда-нибудь туда поеду.
— С девочками из команды поддерживаете отношения?
— В этом сезоне им, подозреваю, не до меня было. Общалась в основном с Ваней Черезовым. Иногда — с Альбиной Ахатовой. Она сейчас дома в Тюмени, сына воспитывает, в садик его водит. Обычные женские заботы. Альбина тоже, кстати, говорила мне, что ей не так просто адаптироваться к такому образу жизни: все в новинку. Хотя, если задуматься, это как раз и есть нормальная жизнь. Ребенку прежде всего нужны дом и мама. Таскать его по сборам и соревнованиям неправильно, как мне кажется.
— Каковы ваши с Альбиной перспективы в отношении Игр в Сочи?
— Никакой ясности в этом отношении пока нет. Подозреваю, что многие вообще не хотят нас там видеть. Хотя прекрасно отдаю себе отчет в том, что та скамейка запасных, которая сейчас есть в российском биатлоне, к Играм в Сочи может стать еще более короткой. Слишком быстро уходят вперед другие страны.
— В чем именно уходят, на ваш взгляд?
— Во всем. В методиках, в оружейных технологиях, в питании. Я много интересовалась этими вопросами, общалась с самыми разными людьми из профессиональных спортивных сфер, поэтому знаю, что говорю. Россию ведь давно уже никто не воспринимает в спорте всерьез. Ни как соперника, ни как возможного партнера. Мы для них скорее нечто враждебное и малопредсказуемое. А это неправильно.
* * *
— Вы принимали довольно активное участие в ряде телевизионных игровых проектов. Понравилось?
— Да. Последний из проектов — «Жестокие игры» — это совершенно реальные и очень жесткие испытания.
— Было страшно?
— Дело в том, что я очень боюсь высоты. А там большинство испытаний проводятся именно на высоте. Спасало лишь то, что внизу вода. Когда я дольше всех продержалась на столбиках, прыгая через движущуюся планку, это случилось не потому, что я хорошо прыгаю, а исключительно по той причине, что свалиться вниз для меня было гораздо страшнее.
Зато эти проекты дали мне совершенно иной круг общения, новые темы, новые мысли. За этот прошедший год я поняла, что не знаю о нормальной жизни ровным счетом ничего. Множество вещей стали для меня открытием. Еще я очень прилично подтянула английский язык — занималась с преподавателем.
— И теперь вы хотите все это оставить и вновь ужать свою жизнь до прежних, ограниченных спортом рамок?
— Я ведь уже объяснила, почему хочу вернуться. Просто теперь я буду знать, что меня ждет после того, как завершится карьера. Думаю, что уже не растеряюсь, как это случилось год назад, когда я совершенно неожиданно осталась, как говорится, «у причала без билета».
— Личный тренер у вас сейчас существует?
— Есть человек, который со мной периодически работает. Его работу я оплачиваю из собственного кармана, и у меня, если честно, пока нет уверенности, что денег хватит на то, чтобы оплачивать ее и дальше в тех объемах, которые мне нужны.
— На что вы жили, кстати, все это время?
— На то, что успела заработать раньше. Какую-то часть заработанного после дисквалификации пришлось вернуть, но деньги были. Я же почти ничего не тратила, пока тренировалась и выступала. Иногда с оплатой каких-то особенно крупных расходов помогают друзья. Тренироваться в одиночку очень тяжело. Нужны новые идеи, новые мысли. Да просто хотя бы свежий взгляд со стороны. Находиться там, где готовится какая-нибудь сборная — будь то основная, юниорская, юношеская или клубная команда, — я не имею права. Количество стадионов, где есть условия для нормальных тренировок, в нашей стране, да и в мире наперечет. Вот я и пользуюсь любой возможностью куда-то приткнуться. Оплачиваю стрелковые установки, сама готовлю мишени…
— А время засекать как удается?
— Об этом уже и речи нет. В стрельбе ориентируюсь на собственные ощущения, в беге весь контроль идет по пульсометру. Многое приходится делать тайком. Пришлось столкнуться с тем, что, как только кто-то узнает о моих планах, ни с того ни с сего начинаются проблемы. Собиралась, например, поехать тренироваться в Болгарию, долго подгадывала со сроками, чтобы «разойтись» с молодежной командой, но когда уже вроде бы все сложилось, возникли сложности с получением разрешения на вывоз оружия. Потом разрешение выдали, но выяснилось, что оно неправильно оформлено.
— Неужели во всем биатлонном мире не нашлось человека, который позвонил бы вам и сказал: «Катя, приезжай. Поможем».
— Такие люди есть, просто у них, как правило, нет условий для той работы, которая мне нужна. Я же хочу не просто вернуться на тот уровень, где была до дисквалификации. Хочу подняться выше. Планы на ближайшие несколько месяцев у меня составлены. Осталось найти деньги на то, чтобы их реализовать. Ведь первое, с чем я столкнулась после дисквалификации, — каждый мой шаг требует денег. Оказалось, что жить — это так дорого…
* * *
— Как вы представляете себе возвращение в команду?
— Хотелось бы попасть хотя бы на этапы Кубка Европы. То есть необходимо к декабрю быть в форме. Для этого нужны деньги. Но ни одно государственное учреждение, ни одна спортивная школа не имеет права финансировать человека, который дисквалифицирован. Альбина приглашает к себе в Тюмень. Но мне там слишком холодно. Я, как выяснилось, страшно не люблю некомфортные условия. Даже в машину зимой сажусь только после того, как салон прогрелся как следует. Иногда думаю: как же меня угораздило попасть в такой вид спорта, где есть много вещей, которые я не люблю: мерзнуть, терпеть, выворачиваться наизнанку…
— Какие у вас есть основания предполагать, что вы сможете вернуться в спорт и снова стать той самой Катей Юрьевой, которую знал весь мир?
— У меня есть очень большое желание вернуться. А это — самое главное.
Я четко представляю, через что придется пройти. И проходила все это много раз — и адскую работу, и недосыпание, и недоедание, и нервы… Работа меня не пугает. Более того, когда я перестала тренироваться, у меня началась натуральная ломка — организму до такой степени не хватало физической нагрузки, что иногда я вставала ночью, поднимала друзей и шла с ними в кино, чтобы двигаться, а не лежать в кровати.
— За последний год в биатлоне и в лыжных гонках случилось несколько положительных проб. Какие чувства испытываете, когда узнаете об этом?
— Если я не знаю всей правды даже в том, что касается моей собственной дисквалификации, то как могу осуждать других?
Елена Вайцеховская,
«Спорт-Экспресс»
