На пресс-конференции Юрлова-Перхт говорила о привычных для каждого биатлониста вещах: стрельбе, избежать ошибок в которой пока еще не удается, борьбе на заключительном круге с Маргаритой Васильевой, о том, как это здорово – завершать сезон на победной ноте. Но интервью началось с самой болезненной для спортсменки темы — Олимпийских игр-2018.
— Екатерина, как вам удалось заставить себя продолжать тренировки, когда стало окончательно понятно, что Олимпиады в вашей жизни уже не будет?
— Только благодаря семье. Благодаря тому, что все мои близкие оказались рядом со мной в тот момент, когда мне это было больше всего нужно. Если бы не они, не знаю, что со мной было бы.
— Где вы в тот момент находились?
— В Рамзау, приехала туда сразу после этапа Кубка мира в Антхольце. Мы тогда решили с тренерами, что я продолжу готовиться к Играм индивидуально, как делала большую часть сезона. В Рамзау я нашла очень хорошую трассу, похожую на корейскую. С очень затяжными подъемами, которые мне хотелось как следует отработать. Это важно, когда ты не только физически, но и психологически готов к таким участкам. Я тренировалась и представляла себе, как буду бежать эти подъемы в Корее. На тот сбор я привезла с собой всю свою семью. Папа меня тренировал, мама помогала с дочкой.
— От кого вы узнали о том, что не едете на Игры?
— Прочитала в интернете. Сначала не поверила. Не потому, что не была названа моя фамилия, а просто знала, что в Москву должна приехать какая-то специальная комиссия МОК, вот и подумала, что те фамилии, которые названы, они просто идут по алфавиту: Акимова, Бабиков, Елисеев, Кайшева… И что до меня просто еще не дошла очередь. Дня три я с надеждой ждала, что вот-вот объявят, что я тоже еду на Игры. Но этого так и не произошло.
Потом были письма в Международный олимпийский комитет, которые так и остались без ответа, потом Антон Шипулин предложил подключить юристов…
— Каждый раз, когда мы с вами общались по ходу сезона, меня не покидало ощущение, что в ваших глазах большими буквами написано одно-единственное слово — «Олимпиада». Почему для вас этот старт был так важен?
— Я не скажу, наверное, ничего нового. Игры – цель любого спортсмена, который выступает на высоком уровне, апогей спортивной карьеры. К тому же я понимала, что в силу возраста это моя последняя Олимпиада, что искать мотивацию и силы для того, чтобы выступать еще четыре года, будет очень сложно. Я была очень сильно мотивирована, все меня в этом поддерживали. Тем более что уже были неудачные попытки отбора на предыдущие Игры – в Ванкувер, в Сочи. Здесь же я постоянно чувствовала, что вот он, наконец, мой шанс. Я способна пройти все отборы, способна себя реализовать.
— Кстати, не так давно я услышала от одного из спортивных руководителей, что четыре года назад вас не взяли на Игры в Сочи вовсе не потому, что так решили тренеры. А из-за того, что перед началом сезона вас просто забыли включить в пул допинг-тестирования, а это являлось обязательным условием для того, чтобы выступать в олимпийской команде.
— Я ничего об этом не знаю. Перед Играми в Сочи у нас было две женские команды, и я как бы оказалась между ними. А в итоге и там, и там осталась за бортом. В этом, как мне кажется, и заключается опасность индивидуальной подготовки.
Непринятое решение
— Ваши мысли об Играх в Пхенчхане были мыслями об участии или о медалях?
— О медалях. Я думала об этом, понимала, что будет сложно. Сейчас такая высокая конкуренция, такое количество топ-спортсменок, способных быть в «десятке», что, с одной стороны, нужно смотреть на ситуацию реально, а с другой стороны, выиграла же индивидуальную гонку Ханна Эберг, которая только-только начала выступать во взрослом спорте и нельзя сказать, что делала это стабильно. Если судить по тем результатам шведки, что она показывала в Кубке мира до Игр, не думаю, что кто-то рискнул бы предсказать, что она поднимется в Корее на подиум. Поэтому я себя настраивала в том ключе, что будет сложно, но шансы есть.
— Если вы настраивали себя на то, что Игры в Пхенчхане станут последними в карьере, зачем вы приехали в Ханты-Мансийск участвовать в национальном первенстве? Из-за обещанных призовых денег?
— О деньгах я как раз думаю меньше всего. Если честно, после не самых удачных выступлений в послеолимпийских этапах Кубка мира, где я была не совсем здорова, да и морально просто заставляла себя бегать через силу, мне просто хотелось закончить сезон более позитивно что ли. Вот мы и решили с отцом, что приедем в Ханты-Мансийск и уже здесь будем принимать решение. Провели две тренировки, и я решила стартовать. Приехать на соревнования и вообще не выйти на старт, на мой взгляд, было бы совсем неправильно. Даже психологически. Ну а сейчас просто рада, что удалось хорошо выступить, пусть и не удалось решить все проблемы со стрельбой. Выходит, мое решение приехать в Ханты было правильным.
— Вы уже приняли решение относительно дальнейших действий?
— Пока нет. Хочется просто выдохнуть, приехать домой, обнять ребенка, увидеть, наконец, мужа, с которым мы не виделись с января, а там уже что-то решать. Я очень хочу найти мотивацию, чтобы продолжать выступать. И знаю, что семья меня в этом только поддержит.
— Как раз хотела задать вопрос: вы – чемпионка страны, на равных боретесь с теми, кто моложе, здоровее, не имеет семьи, не связан никакими обстоятельствами, мешающими тренироваться. Ваш супруг будет продолжать работать с горнолыжниками, а значит, снова будет в разъездах. Зачем вообще думать о том, чтобы завершить карьеру? Или у вас уже не осталось сил?
— Силы как раз остались. Просто сейчас много будет связано с тем, какие изменения пройдут в СБР, кто станет руководить командой, как новое руководство отнесется к моим личным пожеланиям.
— Проще говоря, разрешат ли вам готовиться так же, как было все последние годы, то есть в индивидуальном порядке?
— Да.
— Почему вы считаете, что могут быть препятствия?
— Не то, чтобы я так считаю, но хотелось бы дождаться более конкретной информации и уже потом говорить об этом.
Как построить команду
— Вы смотрели Олимпийские игры? Было больно?
— На самом деле нет. Я не заставляла себя их смотреть. Думала о том, что в Пхенчхане выступает много моих друзей, очень переживала за Настю Кузьмину, у которой прошлый сезон вообще не получался, а в этом она так собралась, что мало не показалось никому. Плюс наши четверо ребят, которых хотелось хоть как-то поддержать.
— Все они, вернувшись с Игр, говорили о том, что у нас не было команды. Хотя, казалось бы, сама ситуация должна сплотить людей. В те периоды, что вы находились в сборной по ходу сезона, эта разобщенность ощущалась сильно?
— В подготовительном периоде – нет. Там все были слишком заняты собственной подготовкой. А вот когда начался сезон, и рядом оказались другие команды… Я смотрела на них со стороны и видела людей, которые делят между собой все радости и все неудачи. У нас же получалось, что люди просто после неудач закрываются и вообще не хотят ни с кем общаться.
— Имеете в виду спортсменов?
— Да. И никто с ними не стремится общаться, не стремится помочь.
— А сейчас речь о тренерском штабе?
— Да. Мне кажется, нам не хватает какого-то нормального общения, чтобы понимать, чего спортсмены хотят и ждут от тренеров, а те – от спортсменов. Другого выхода построить команду я просто не вижу. Нам же, если разобраться, больше негде искать поддержку – только друг в друге. Ведь после любой неудачи очень важно иметь возможность не просто выговориться и сбросить с себя негатив, но и быть уверенным, что тебя поймут и поддержат. У нас ведь сильные спортсмены. Просто иногда куча энергии уходит на то, что мысленно себя терзаешь и думаешь о том, что о тебе в той или иной ситуации скажут тренеры или болельщики.
— Не могу не вспомнить в связи с этим Вольфганга Пихлера, который прилагал массу усилий, чтобы создать в команде тот климат, о котором вы говорите.
— При всех стараниях Вольфганга у нас было мало диалога. Отчасти из-за языкового барьера. Но он действительно пытался. Собирал нас на совместные ужины, вывозил в кафе и рестораны, хотя не всем этого хотелось.
— Из-за того, что придется весь вечер говорить на иностранном языке?
— И поэтому тоже. Кому-то просто больше хотелось отдохнуть – лечь и ничего не делать. Общение – это ведь двусторонний процесс, строить климат в команде всегда нужно вместе, с обеих сторон.
— А у вас не сложилось ощущения, что большинство российских спортсменов всегда как бы подсознательно ждут, что работать их заставит тренер? И результат, соответственно, сделает тренер.
— Нет. Скорее всего, дело в том, о чем я уже сказала. Не хватает общения, нет диалога. Работа, которая приносит результат, это прежде всего диалог. Те спортсмены, которые попадают в сборную, это, как правило, люди, которые уже чего-то достигли, имеют опыт и свой взгляд на подготовку. Помню, когда в 2010-м мы начали работать в сборной с Хованцевым, он перед каждой тренировкой спрашивал нас о самочувствии, о настроении. И мы знали, что никакой тренировочный план не является догмой. Что-то не сделал на одной тренировке, значит, сделаешь на другой.
— Знаю, что вы до сих пор сотрудничаете с Анатолием Хованцевым. В связи с этим совершенно абстрактный вопрос: если допустить вероятность того, что он вернется в национальную команду, вы стали бы готовиться под его руководством вместе со всеми?
— Я бы наверняка нашла бы с ним общий язык во всем, что касается моей подготовки. Тем более что Хованцеву прекрасно известно: я нахожусь уже в таком возрасте и статусе, что надо мной не нужно стоять, меня не нужно заставлять работать или как-то еще мной руководить. Мне нужно просто дать задание и дальше уже не волноваться. Если спортсмен не выполняет нагрузку, то нет абсолютно никакой разницы, тренируется он с командой или сам по себе.
