Перед женской эстафетой мы встретились с Екатериной Глазыриной в огромной, как спортзал, оружейной комнате биатлонного центра Сочи. Выглядела Екатерина, как всегда, прекрасно, но сразу заявила, что смотреть женскую эстафету желания у неё нет. Накануне она узнала, что её заменили, причем узнала из прессы. Команда в этом инциденте показала себя не командой, считает Екатерина.
— Смотреть не хотите, а есть какой-то прогноз, предчувствие, каков будет сегодня результат?
— С таким составом и составом соперниц, я думаю, в призах должны быть.
— А в смешанной эстафете были шансы?
— Нет.
— Скажите, как могло получиться, что сначала назвали один состав, а потом передумали? Просто подошли сказали «не бежишь»?
— Вообще ничего не сказали. Получилось так, что назвали состав — нашу четверку, ещё позавчера и сказали «Готовься, Катя Шумилова, возможно, ты побежишь». Это как всегда — все запасные обязательно тоже готовятся. На следующий день утром на тренаж сходили, вечером пришли на тренировку. Прихожу на тренировку, задание никто не дает, кататься, ускоряться, ничего не делать, стрелять, не стрелять? Просто показали мишень, по которой я стреляю и все. Пристрелялась. Что дальше делать не знаю. Размялась, покаталась, постреляла – закончила тренировку, никто слова не сказал ни о том, какая тренировка, что делаем. Потом прихожу домой, мне звонит мой личный тренер Валерий Алексеевич Шитиков и говорит: «Тебя заменили». Ему сын позвонил, что в интернете прочитал. И я посмотрела в интернете, да есть такая информация. Такую информацию я узнаю из интернета быстрее, чем от тренеров и руководителей. Просто, ну это вообще, не знаю… И всё, заменили…
Через полчаса у нас было собрание, на собрании говорят, что такой-то у нас состав. В связи с погодными условиями, мол, погода изменилась. Так объяснили. Хотя я читала интервью Пихлера, где он говорит, что Шумилова в хорошей форме. Я думаю они судили по тому, что за день до этого мы делали повторную работу: я, Ольга Подчуфарова и Катя. Но там лыжи катились совершенно по-разному у всех. Тут даже на спуске можно по 9 секунд проигрывать. И я думаю, что они только по этой тренировке и делали выводы. А мы не знали. Вчера я стреляла хорошо, биохимия была лучшей за весь сбор, самочувствие было самое лучшее, выкатала такую пару лыж, какой по сезону у меня просто не было…
Стреляла я всю тренировку и потратила только два запасных патрона и оба на стойке, один плюс один дополнительный. Я радовалась, что так все хорошо, пока не дошла до дома и не поняла, что не бывает все хорошо на самом деле. А что я сделаю? Спросила Майгурова: «Кто принимал решение?» Он сказал: «Тренерский штаб». Я еще раз спросила: «Кто предложил, кто принял?» «Тренерский штаб». А тренерский штаб у нас настолько большой, что подойти и спросить просто некого, как правильно сказала Зайцева. Судя по интервью Пихлера, думаю, он принимал это решение. Решил проучить меня. Я так считаю, потому что в команде явная неразбериха с того дня, как мы приехаи сюда. Непонятно, кто нас тренирует и так далее. Два дня мы тренировались с Королькевичем, и эти два я впервые за сезон реально плодотворно потренировалась. И я поняла, что летом сделала большую ошибку — выбрала не того тренера. Сейчас я просто пожинаю плоды этого. Если так условно говорить. Получается, что сама же наступила на те же грабли. Верила, что все будет хорошо. Будет прогресс, как в прошлом году.
Но такого быть уже не может. Потому что мне очень много не хватает в техническом плане, а с нами в течение сезона над техникой даже не работал никто. И этим все сказано. Тут я провожу две технические тренировки и понимаю, какие у меня резервы. Слово «резервы» в нашей команде я уже давным-давно забыла, можно подумать, мы так хорошо всё делаем, что и не нужно прибавлять. А на самом деле просто ходим на тренировку, и я постоянно смотрю на часы, потому что монотонная работа в течение трех лет убивает всякое желание тренироваться. Ходишь, смотришь на часы и катаешься, ускоряешься по три километра. А с Королькевичем мы провели такую хорошую работу, когда ускорялись на короткие отрезки, которые развивают какую-то скорость, которой у нас совершенно не было по сезону. И таких тренировок не было. Просто поняла, что сделала ошибку. А Пихлер это понял и решил проучить.
— Вы начали тренироваться с Королькевичем сразу, когда приехали в Сочи, или после личных гонок?
— После индивидуальных гонок. Все поняли, что мы очень-очень далеко отстаем, всем проигрываем. И на следующий день подходит Владимир Борисович и говорит, что сегодня такая и такая тренировка. И в итоге сходили в зал, сделали силовую работу. У меня давно так мышцы не болели. Было так, как это должно быть летом, а зимой должна быть поддерживающая работа, а у нас не было. Королькевич сказал: «Вас надо как-то теперь выводить из этого состояния». Когда мы сбегали гонку, я хотела на следующий день отдохнуть. Но потом по инициативе Королькевича вечером мы пошли в зал, позанимались. Интересно так, у него такие упражнения, ничего нового, но то, что надо. Упражнения с собственным весом, с резиной.
— А до этого вас устраивала работа с Пихлером?
— Да. Но когда я первый сезон отработала, и у меня было две травмы. Только с ним у меня были травмы. Давались большие нагрузки, перегрузки, и мой организм не выдержал и дал в определенный момент какой-то сбой. До этого я в принципе не знала, что значит травма, представить себе даже этого не могла, а тут сразу две в один сезон. Наверное, нужно было уже тогда задуматься.
— А как были получены травмы, падения?
— Один раз упала, а второй в тренажерном зале, когда был жим с груди, просто у меня вылетело плечо назад. Конечно, всё свалили на меня, сказали, что я не размялась.
— И всё-таки выбрали вы группу Пихлера?
— Да, выбор был сделан. Сейчас очевидно, что это был неправильный выбор. Но в тот момент хотелось верить, что будет лучше, чем было. Я хорошо для себя выступила на чемпионате мира, и хотелось верить, что могу расти, могу расти именно с Пихлером. Все окружающие и мой личный тренер пришли к этому общему мнению. Но сердцем я понимала, что не будет технически никакой работы, не будет понимания, коммуникации между спортсменом и тренером. Так как уже прошло два года, я думала, что справлюсь. Оказалось, нет.
— Коммуникации нет из-за языкового барьера?
— Ее как таковой нет вообще с первого года. Потому что, когда я пыталась сказать, что мне не идет та или иная тренировка… Это было на вкатке в первый год, это было осенью перед вкаткой, тоже в первый год. Это было на протяжении трех лет периодически. Я подходила, говорила, что мне не нужна такая работа, я понимаю, что мой организм просто в ней не нуждается, либо я не готова ее делать, либо она мне ничего не даст, будет неэффективной. Каждый раз, когда я начинаю подобный разговор, мне просто говорят: «Не нравится, езжай домой, купим тебе билет в один конец». Это не коммуникация. Я как робот должна выполнять все то, что мне говорят? Тогда и результат соответствующий — вот он, налицо. И перед прошлым чемпионатом мира, когда он мне сказал: «Ты будешь делать это». Я сказала: «Мне такая работа не нужна». Хотела просто собрать вещи и уехать. Меня Степаныч (Загурский) останавливал, а Пихлер сказал: «Пусть приезжает твой тренер и тренирует тебя».
Когда мы приехали сюда, на второй день было собрание. Я понимала, что в прошлом году здесь была допущена грубейшая ошибка, когда мы во время акклиматизации делали повторную скоростную работу. То есть мы в горах не сидели, а эта работа была сделана. Это была убийственная ошибка. Даже молодому специалисту ясно, что это ошибка, так делать нельзя. Я тогда тоже спорила с этим, но ничего сделать не могла. Как результат, организм дал сбой, я заболела, и ни к чему хорошему это не привело. Спринт я пробежала, потому что это сочинская трасса, это определенного рода прикидка перед Олимпиадой, а от эстафеты отказалась. В этом году мы приехали сюда и опять делаем эту работу, ту же самую, которую в том году делали. Правда, на этот раз мы в горах находились уже достаточно долго, но у меня было какое-то недоверие к этой работе, к этой тренировке. Я попросила объяснить, зачем она мне нужна? На что мне Пихлер: «Ты вообще не квалифицировалась никуда, так что молчи». Я просто развернулась, встала и ушла. С таким отношением о каком доверии может идти речь? Я не знаю. Ведь это мой организм, мой результат, домашняя Олимпиада. Самое главное для меня, а от меня просто отмахиваются — не мешай! Я всегда, если что не нравится, прихожу и говорю прямо в лоб. Я не срезаю тренировки, я делаю план, который он говорит, а получается вот такой результат. Когда меня что-то не устраивает, я могу спросить с кого-то?
— Хороший вопрос. Допустим, с начала сезона понятно, что что-то идет не так. Если Пихлер не хочет слушать, есть кто-то, к кому можно подойти? К Селифонову, Майгурову? Или нет?
— Нет, наверное, нет. Правда, к началу сезона я была настроена оптимистично, прошла отбор в команду, вроде все было хорошо. Но за несколько дней до старта я вдруг начинаю себя плохо чувствовать. Я говорю это раз, меня никто не слышит, сто раз — ничего. Гонку перенесли, я обрадовалась. Сейчас я понимаю, что мои те слова о функциональной яме были написаны на эмоциях, но ведь это была чистая правда. Уже тогда можно было понять, что что-то идет не так. Какие-то корректировки должны делать не только тренер, но и комплексная научная группа. А я не вижу анализа. Я привыкла по работе с Хованцевым, с личным тренером, что мы после каждой гонки обязательно разбираем её, анализируем. Что было правильно, какие были ошибки. Когда я пришла в первый год в команду Пихлера, я ждала этого анализа, но ничего такого не было. Когда нет никакого разбора полетов, о чем можно говорить? Обычно я пересматриваю гонки, но в этом сезоне я очень мало гонок пересмотрела, даже не хотелось видеть себя со стороны. Только лишний раз травмировать себя этими черепашьими бегами, как некоторые болельщики говорят. Так и есть, правильно говорят. Только это не смешно — целый год потрачен впустую. И Олимпиада.
— В процессе подготовки вы с личным тренером обсуждали тренировочный план работы, который Пихлер предлагает? Недостаток технической работы, объемы, распределение работы по циклам?
— Личный тренер приезжал на сборы. Меня в принципе все устраивало с мая по август, а в августе в Тюмени я стала себя чувствовать очень тяжело, не понимаю, почему. Просто прибитой — никакой легкости нет. В сентябре вот здесь сбор прошел, я не была довольна вторым-третьим местом на чемпионате России, потому что понимала, что по скорости могу бежать куда быстрее. Но почему-то не могла перейти этот барьер. А с октября у меня начались проблемы в стрельбе, параллельно проблемам в ходе. Когда я не понимала, что происходит с техникой, не понимала, почему я столько начинаю проигрывать. Тесты у нас постоянно идут, мы постоянно тянем эти концепты. У нас тестирование постоянно. На роллерах у нас тестирование то с маской, то без маски. Если раньше всегда было по километру, то пришел Пихлер, и сделали по два километра тестирование. Пять кругов по два километра, где-то так примерно.
— Но вас не знакомят с выводами?
— Абсолютно. В нашей команде чем меньше знаешь, тем лучше всем. Нам даже биохимию не показывают, уж не знаю, что там такого секретного в нашей собственной биохимии. Это вопрос, конечно, трехлетней давности, но тем не менее. Как таковых, выводов мы никогда не слышим. То есть анализ, может, делается ими для себя, но мы об этом даже не знаем.
Простой пример — уже не вспомню, когда последний раз я видела свой тренировочный план. Когда я приезжала на сбор, допустим, с Хованцевым, у него всегда был готов для нас план. На неделю, на сбор, на домашний перерыв. Мне его методика подходила, нагрузки чуть, правда, меньше были, чем я до этого выполняла, но тем не менее я думала: «Вот сейчас еще шажок вперед»… Я всегда требую план, потому что я так привыкла. Я и дома, когда тренируюсь, прихожу переодеваться, в раздевалке висит план. Сегодня, к примеру, мужчины — столько, женщины — столько, юноши, девушки. У всех всё расписано на неделю, на две недели, на сбор. А здесь я в последний раз видела план в сентябре вот здесь же, когда я сама всех встряхнула и сказала, что хочу план, чтобы он у меня был распечатан, чтобы висел где-то на двери, чтобы я его видела, что я делаю сегодня, что делаю через четыре дня, что делаю дальше, и так далее. Сейчас мы прилетели на предолимпийский сбор в Австрию, я прошу план, а мне говорит Пихлер: «Вечером скину тебе на почту». На второй день этого план нет, на третий день плана нет. Я начинаю спрашивать, где план? Пихлер мне отвечает: «Надо, чтобы мне его одобрило министерство». Одобряет… до сих пор, наверное. Приехали сюда в Сочи, плана так и не видела. Не знаю, кто, где, зачем врёт? Без плана всю зиму тренировались и выходили на тренировку, не зная, что будет завтра, завтра делаю тренировку, не знаю, что будет послезавтра. Вечером узнаешь, что у тебя будет завтра. Нет никакой последовательности.
— С Хованцевым было не так?
— Нет. 100 процентов, потому что мы приехали на сбор, висит план, мы поехали куда-то еще – висит план. Домой поехали – дали рекомендации, носящие рекомендательный характер, желательно сделать дома такие то тренировки.
— Тот сезон с Хованцевым, был для вас первым в сборной?
— Да, это был послеолимпийский год, нас было много в команде. Я тогда на этап Кубка мира сразу не отобралась, провела половину сезона на Кубке IBU, потом поехала в США на этапы Кубка мира, там выступал резерв. Была бронза на чемпионате Европы, чемпионат России. Это был такой втягивающийся сезон, но меня устраивало абсолютно все: тренер все объяснит, разъяснит, выслушает. По стрельбе не все получалось, я стреляла очень быстро и часто не контролировала выстрел, но тем не менее работали на скате очень много и без ската тоже. Был постоянный контроль, видела постоянно планы, как, что, где, почему. Я знала, для чего я делаю ту или иную тренировку, даст она эффект послезавтра, или через неделю. Тут очень сложно, когда ты делаешь, и не понимаешь, что и зачем. Даже сейчас идут Олимпийские игры, у ребят есть тренировочный план. Это не сбор, это Олимпийские игры – но у них висит план. У нас его и на сборах нет.
— Что думаете делать дальше?
— Сезон для меня закончен. По рекомендации доктора заканчиваю сезон, делаю операцию. Чем быстрее сделаю, тем быстрее восстановлюсь. Выступать по шестидесятым местам ездить я уже не готова. Я уже прошла через это, больше не хочу.
— Хотели бы, чтобы Королькевич остался вашим тренером?
— Я хочу сказать, что несмотря ни на что, я очень благодарна всем, кто работал со мной этот сезон и раньше. И Пихлеру, и СБР, и всей команде. Но нужно не только спортсменам признавать свои ошибки, а и всем. Поэтому пусть не обижаются на то, что я сгоряча написала про команду. Было очень обидно узнавать о себе не от своих, а из интернета, такого, я считаю, в настоящей команде быть не должно.
А Королькевич… два дня потренировалась с ним, мне понравилось. Да и медаль на Олимпиаде у Ольги Вилухиной, это уже большого стоит.
Был такой момент, когда выбирали тренера, я еще ложе заказывала, и Хованцев (я с ним изредка созваниваюсь, поддерживаем отношения) спрашивает: «Почему Пихлер?» Я отвечаю: «Ну вот, вроде как, результаты есть». Я уже не помню весь разговор, но смысл был такой: «Почему не Королькевич?» Я очень хорошо отношусь к Хованцеву Анатолию Николаевичу, и тогда у меня закрались какие-то сомнения, но у Пихлера результат был и, наверное, это все-таки перевесило.
— А два допинг случая в команде Королькевича не смущают?
— Смущают, конечно. Но пробы В еще не вскрыты, поэтому все возможно. Да и рано сейчас говорить о будущем, пусть пройдёт Олимпиада, закончится сезон, вылечусь, и потом посмотрим. Хочется верить, что нынешние неудачи — не конец, а только начало пути.
