Существующая система обвинения и наказания спортсменов чудовищна, потому что у атлетов нет ресурсов бороться с WADA и международными федерациями.
Об этом в интервью RT заявила биатлонистка Екатерина Глазырина.
По её словам, на то, чтобы отстоять своё имя в суде, им с мужем может потребоваться более 100 тыс. швейцарских франков. Четырёхкратная чемпионка России также рассказала, почему не намерена завершать карьеру, призналась, что стрелковые тренировки — не главное, и объяснила, почему не может самостоятельно работать по планам сборной.
— Врачи, работающие с неизлечимыми больными, часто рассказывают о стадиях психологического переживания болезни: шок, гнев, торг, депрессия и принятие. Подобное по-своему характерно для спортсмена, угодившего под дисквалификацию и не имеющего возможности её оспорить, как это было с вами после первого двухгодичного отстранения. То, что происходит сейчас, когда вас отстранили от выступлений вторично, по-прежнему болезненно или воспринимается просто как факт биографии?
— Когда меня дисквалифицировали в первый раз, я действительно прошла через все стадии, о которых вы сказали. Сейчас понимаю: от подобного в спорте не застрахован вообще никто. И никто не заинтересован в том, чтобы реально разобраться в происходящем. Например, мне приписывают нарушения на основании отдельно взятой пробы. Допустим. Но через два дня я снова сдаю пробу — и там ничего нет. Почему? Если есть подозрения, что спортсмен нечестен, почему не посмотреть соседние пробы и, если они чистые, почему как минимум не усомниться в правильности наказания?
— Разбирательством вашей первой дисквалификации занимался СБР. При этом вас даже не поставили в известность о том, как проходит расследование, и, по сути, всё спустили на тормозах.
— Полной информации по первому случаю у меня нет до сих пор. Я и с той, незаслуженной, по моему мнению, дисквалификацией не была согласна, но честно её отбыла, честно вернулась в спорт, и все мои пробы после этого — чистые. Я всё это время жила мечтой вернуться, мечтала выступить на Играх в Пекине, хотя, конечно, слышала за спиной разговоры о том, что на Олимпиаду меня больше не пустят.
Сейчас по новому обвинению я собираю информацию. Хочу сама за всё взяться и довести дело до конца. Для меня принципиально отстоять в данной ситуации своё имя.
— Не так давно ваш муж дал понять в интервью, что в этом разбирательстве, на его взгляд, должны как-то поучаствовать государственные структуры. Не приходит в голову, что вы можете оказаться никому не нужны со своими нынешними проблемами?
— Вполне такое допускаю. Поэтому и не рассчитываю ни на кого, кроме себя. Помогут — хорошо, но лучше полагаться на собственные силы и возможности.
— Финансовые — в том числе?
— Мы обратились к зарубежным юристам, и нам обозначили сумму в 100 тыс. швейцарских франков, в которую может вылиться юридическая поддержка и всевозможные суды. И я понимаю, что эта сумма может вырасти. Для нашей семьи это очень большие деньги.
Существующая система обвинения и наказания спортсменов чудовищна, потому что у тебя нет ресурсов бороться с WADA и международными федерациями. Мы с мужем готовы идти дальше, но отстоять мою невиновность.
— Всё то время, что будут идти разбирательства, тренироваться вам разрешается?
— На спортивных базах федеральных центров и трассах, где работают сборные команды, я появляться не должна. Но это не создаёт больших проблем. Тренируюсь так, как привыкла, планирую сборы там, где это возможно, чтобы был и снег, и высота. Чтобы одним таким сбором можно было убить двух зайцев, как говорится.
— У вас в Барнауле уже есть возможность тренироваться на снегу?
— С лыжами проблем не будет, место для снежного сбора я найду.
— А чем компенсируете отсутствие возможности стрелять из винтовки по мишеням?
— Для меня стрельба — это больше психология. Поэтому не вижу проблемы в том, что какое-то время буду обходиться без стрельбы. В этом плане я никогда не боялась остаться на время без практики. Всегда знала, над чем и как должна работать, как исправлять ошибки, если стрельба не складывается.
— После дисквалификации в феврале 2017-го у вас были хоть малейшие сомнения в отношении того, чтобы продолжать карьеру или закончить со спортом?
— Конечно. Я тогда вернулась после декрета, то есть вынужденной, но вместе с тем приятной паузы. Когда сообщили о дисквалификации, первой мыслью было, что я всё равно хочу бегать и обязательно вернусь снова. Продолжала тренироваться, но в психологическом плане периодически возникали определённые сложности. Бежала по лыжне и думала: «Зачем я это делаю? Кому вообще всё это надо?».
— Ответ находили?
— Меня очень сильно тогда поддерживала семья. Кроме того, я всё-таки уходила не из региональной команды, а из сборной. То есть имела представление о том, как на Кубке мира бегут, могла сопоставить себя с теми, кто там соревнуется. Поэтому и вернулась. Знала, что смогу выступать на высоком уровне.
— Это правда, что после рождения ребёнка женщина начинает тренироваться и выступать совершенно иначе?
— В моём случае да. Более осознанно ко всему подходишь. Раньше я всё время тренировалась с кем-то. Либо в региональной команде, либо в сборной. Есть общий план, все его выполняют. Тебе сказали — ты делаешь. Зачем? В команде вообще не думаешь о таких вещах. А вот чтобы понять себя, организм, наверное, нужно какое-то время поработать в одиночку, научиться чувствовать, какие тренировки нужны, а какие — лишние. Сейчас, выполняя те или иные нагрузки, я знаю, что получу на выходе. Соответственно, могу более осознанно и грамотно выстроить подготовку не только к зиме, но и по ходу сезона.
— Какая цель стоит перед вами сейчас с учётом возраста, неопределённости из-за повторного отстранения и длительного промежутка без соревнований. Вы хотя бы иногда думаете об этом?
— Конечно. Я всегда говорила: возвращаюсь ради того, чтобы выступать на высоком уровне.
— Хотелось бы и личную тоже. Есть Кубок мира, есть чемпионаты мира, которые в моём случае даже более приоритетны, нежели Олимпиады. Сейчас такая ситуация, что участие в Играх вообще не от нас зависит. Непонятно: пригласят, не пригласят… Если честно, конечно же, очень хочется попасть на Игры. Причём не просто ради участия.
— Где, в вашем понимании, лежит тот возрастной предел, после которого, как ни старайся, лучше уже не станешь?
— Вообще никогда о таком не думала. Когда я скажу самой себе, что всё, больше не могу, тогда и надо будет остановиться. Я считаю, если ты не устал, то зря сходил на тренировку. Точно так же устают и те, кто намного моложе. То есть сказать, что я как-то ощущаю свой возраст, пока не готова. Не чувствую этого. Теоретически мне, наверное, должно требоваться больше времени на восстановление, но даже в этом аспекте я не вижу большой разницы между собой и совсем молодыми девочками.
— Знаю, что Михаил Шашилов, который возглавил женскую команду в этом сезоне, очень на вас рассчитывал.
— Я чувствовала это. Помню, мы работали в Ижевске, на первом сборе, у нас была тяжёлая и долгая тренировка — имитация. Не помню уже, что именно Михаил Викторович сказал дословно, но смысл заключался в том, что с этой тренировкой нам необходимо справиться, чтобы быть в «десятке» на Кубке мира или в «тройке» в эстафете. Вот это понимание, что мы делаем то-то, чтобы быть там-то, постоянно мотивировало нас, не давало остановиться.
Точно так же всегда чувствовала поддержку Вольфганга Пихлера, когда мы работали вместе. Он постоянно повторял мне по-английски: «Я верю в тебя». Сначала я не понимала: зачем говорить об этом спортсмену? Вроде тренируемся — и тренируемся. Но когда становилось совсем тяжело, эти слова вспоминались, придавали сил. Думаю, что Пихлер это понимал. Он всегда умел найти именно те слова, которые хотелось услышать.
— А ведь, начав работать с Пихлером, вы долго привыкали к тому, что нагрузки могут быть совершенно другими.
— Первое впечатление было, конечно, шокирующим — слишком большой оказалась разница с тем, как мы тренировались до прихода Вольфганга в команду. С его появлением поменялось абсолютно всё. Думаю, что немножечко мы всё-таки перебирали с объёмами. Плюс надо было больше контактировать в плане диалога. Но это я сейчас понимаю. А тогда рассуждала как все: задание дали два часа при определённой интенсивности на роллерах кататься — его воспринимаешь буквально. Без каких бы то ни было послаблений.
— Получается, вам даже в голову не приходило, что с тренером можно что-то обсуждать?
— Было несколько моментов, когда я понимала, что, если сейчас выполню всю тренировку целиком, завтра вообще не встану. Даже ругалась с Пихлером по этому поводу, а он, в свою очередь, грозился отправить меня со сбора домой. Но однажды сам пришёл ко мне в комнату и сказал: ты вчера такую тренировку сделала хорошую, давай сегодня просто покатайся без нагрузки… Очень меня этим удивил.
— Вам комфортнее постоянно находиться в контакте с тренером или когда от работы никто не отвлекает?
— Когда тренируешься в одиночку, сложнее заставить себя выполнять нагрузку. В команде в этом плане проще. Во-первых, иногда очень хочется поговорить с тренером о своём состоянии, посоветоваться. Во-вторых, всегда есть кому тебя подтолкнуть. У нас, пока я работала вместе со всеми в сборной, ещё и капитан был — Алексей Волков. Как связующее звено между нами и тренерами.
— Себя я пока вообще не вижу чьим-то наставником. Хотя всегда замечаю, когда какой-то спортсмен что-то делает не так. Даже подсказать иногда хочется, но каждый раз себя останавливаю. Если есть тренер, зачем мне со своими мыслями куда-то лезть?
— По чьим планам вы тренируетесь сейчас?
— Планы преимущественно пишет муж. Это в определённом смысле вынужденная мера: команда сейчас находится на высокогорном сборе в Сочи и возможностей провести какие-то тренировки у девочек гораздо больше, чем у меня здесь. Но мы постоянно на связи с Михаилом Викторовичем (Шашиловым. — RT).
— На каких лыжах вы сейчас бегаете?
— На тех, что у меня были до дисквалификации. Хорошие лыжи не так просто где-то достать. В этом сезоне я купила четыре пары, но на соревнованиях обкатала всего одну. На каких-то ещё даже не бегала — не было погоды.
— С девочками, которые, как и вы, пострадали от допинговых обвинений, отношения поддерживаете?
— Буквально на днях хотела в гости к Ольге Вилухиной заехать, когда проезжала мимо Новосибирска, но вышло, что оказалась там в семь утра. Вот и не стала беспокоить. Но мы общаемся. Ольга дома сидит, ребёнка воспитывает. Всё хорошо у них.
— Перед собственным ребёнком у вас хотя бы иногда возникает чувство вины, ведь его сейчас вынуждена воспитывать бабушка, а не мама?
— Внимания сыну, конечно же, сейчас достаётся меньше, но чувства вины у меня нет. Пока я была дисквалифицирована, мы Антона постоянно с собой возили — на тренировки, на сборы, если не очень далеко было ехать. Он к такому образу жизни привык, даже говорил, бывало: «Мама, иди на тренировку!» Сейчас сам стал тренироваться, в спортивную гимнастику отдали. Лыжник из него вряд ли получится, а вот для спортивной гимнастики телосложение в самый раз. И активный очень.
— С какими мыслями вы наблюдаете за тем, что происходит в мировом биатлоне?
— Не то чтобы совсем внимательно за этим слежу, но стараюсь быть в курсе новостей.
— А неопределённость собственного положения давит сильно?
— В каком-то смысле спасают тренировки. Там я полностью отключаюсь. Все мысли о том, как сделать технику более эффективной, над чем нужно побольше поработать, на что обратить внимание. Но всё равно сложно. Как только появляется хоть немножко свободного времени, в голове начинают крутиться одни и те же вопросы. И ответа на них у меня пока нет.
