9 мая, в День Победы, в Зальцбурге состоялось заседание специальной Комиссии IBU по расследованию допинговых случаев, посвященное анализу дела Дмитрия Ярошенко. По окончании слушаний спортсмен подробно рассказал своему официальному сайту о том, как прошли слушания по его делу.
— Дима, расскажи, пожалуйста, как прошел сегодняшний день?
— В первую очередь, я хочу поздравить всех наших ветеранов с Днем Победы! До слушаний я успел посмотреть парад на Красной площади, и благодаря этому настроение с утра было приподнятым. Тем не менее, я очень сильно волновался. Хотя примерно знал, чего ожидать, и о чем пойдет речь. Сначала я был спокоен, как удав, но когда нас завели в это помещение… Это, как когда ты стреляешь сдвоенные стрельбы, такой адреналин начинает выделяться. Но пока выступали Николь Реш и наш адвокат, я сумел собраться, и на вопросы отвечал четко без всяких запинаний.
— Насколько я знаю, вчера тебя также попросили приехать на заседание.
— Да, вчера нас спросили, может ли Ярошенко пройти слушания 8-го мая, мы ответили – не вопрос. Мы приехали, я там посидел. Но выяснилось, что у них нет возможности меня выслушать. Зачем меня выдернули – непонятно. Заседание проходило в закрытом помещении, куда никого не пускали, я ждал отдельно.
— Хорошо, так что же было на сегодняшнем заседании, которого все так долго ждали?
— Сначала с обвинительным приговором выступала генеральный секретарь IBU Николь Реш. Она сразу объявила о том, что IBU просит для меня четыре года дисквалификации. Это несмотря на то, что изначально все три мои положительные допинг-пробы рассматривались, как один случай. IBU сами признали, что это единый случай. Наказание в четыре года они аргументировали тем, что последняя проба была взята в январе, и она попадает уже под новый кодекс IBU. Дескать, старый кодекс предусматривает наказание два года, а новый – четыре.
— В прессе появилась информация, что отягчающим обстоятельством послужило то, что каждая следующая из трех твоих положительных допинг-проб показывает все больший уровень концентрации эритропоэтина в организме. Что ты можешь на это сказать?
— Могу сказать, что это полная ерунда. Некоторые анализы как раз говорят об обратном. Я призываю читать официальную информацию, а не различные домыслы.
— После Николь Реш выступал ваш адвокат?
— Да, затем выступал наш адвокат Тагир Самокаев. Представителю Союза биатлонистов России (СБР) Дмитрию Лоеву слова вообще не дали. После выступления адвоката, Комиссия задавала вопросы непосредственно мне, и три часа я на эти вопросы отвечал. Все, что спрашивали, я рассказал. Рассказал свою позицию, что мне 32 года, что Олимпийские Игры 2010 могли быть венцом моей карьеры. И неужели я сознательно буду применять эритропоэтин, зная, что он успешно ловится? Комиссия начала спрашивать, принимал ли я когда-нибудь участие в ОИ. Я сказал им, что нет, что это были бы мои первые Олимпийские игры. Задавали вопросы про мои два предыдущих хороших сезона. Но ведь в нынешнем сезоне у меня были совсем другие результаты, на что мне сказали, что если бы я не употреблял эритропоэтин, то результаты были бы еще хуже. А я ответил, что хуже уже точно бы не было.
— Были вопросы, которые тебя удивили?
— Удивила их неприкрытая провокация. Меня просили рассказать, как мне ставили эритропоэтин, кто мне его давал. Конкретно про это вещество говорили, хотя наша позиция была изложена в письменном виде и переведена на английский язык. Но я продолжаю утверждать, что никакого эритропоэтина я не употреблял. Хотя они очень хотели услышать, что я его употреблял. Я сказал им, что просил документы на препарат, который мне ставили. Документы, которые подтверждают, что там нет ничего запрещенного. Но было ощущение, что мне не особо там верят. Такое чувство, что людям дали команду «фас», и цель их растерзать в любом случае.
Кстати, Николь Реш сказала, что им только позавчера прислали документы из СБР по расследованию нашей комиссии. Но это не является действительностью. Наш адвокат показал ей всю переписку IBU с СБР, и ответа у Николь Реш на это не нашлось. А когда наши представители настойчиво пытались им показать эти документы на месте, заседающие почему-то отказывались их смотреть.
— То, что вы говорили там, каким-то образом фиксировалось?
— Мне так показалось, что нет, что никакого протокола не велось. Дмитрий Лоев попросил официально разрешения на диктофонную запись, для внутреннего служебного пользования, но ему отказали, после чего Дмитрий вынужден был диктофон убрать. Других диктофонов или видеокамер не было, хотя, может быть, тайком что-то и фиксировалось. Но все было очень строго. Нам запрещали даже советоваться с адвокатом. Все попытки пресекались на корню.
— Вопросы поступали от всех членов Комиссии?
— Да, вопросы задавали все три члена Комиссии. Плюс пара интересных вопросов поступило от Николь Реш. На что я ей задал встречные вопросы.
— О чем именно речь?
— Нас упрекают в том, что мы не сотрудничали с IBU, что мы обратились в СБР, а не попросили помощи у них. Но ведь СБР это неотъемлемая часть IBU. Кроме того, как я могу общаться с IBU, если не достаточно владею английским языком? Ведь в той же Корее никто из представителей IBU к нам не подошел, ничего не спросил. Не собрали никакого экстренного заседания. А они упрекают нас в том, что мы не содействовали расследованию, хотя мы рассказали все, что знаем.
Еще интересный момент. Они спрашивают: «А почему у вас все заявления одинаковые? Вы что думаете одинаково?» Но если тебе что-то ставит доктор у любого нормально человека первый вопрос – запрещено ли это? Я ответил им, что не знаю как в Европе, но в России существует стандартный формуляр для заявлений, и мы его заполняем. А когда я им стал свою ситуацию объяснять, и говорить, что мои слова от сердца, они спросили: «У вас, что с Ахатовой одинаковые слова от сердца?» Я говорю: «А почему бы нет? У нас решается судьба. И возраст у нас с Альбиной одинаковый». Не знаю, дошло ли до них все, что мы пытались донести. Если нет, то очень жаль. Жаль всех потраченных усилий.
— Но ведь по идее от этих слушаний должен зависеть окончательный вердикт IBU?
— По идее, да. Окончательный вердикт должен зависеть от наших выступлений и от документов, которые IBU получили из СБР. А насколько все это повлияет на их решение, и было ли все это фарсом, мы узнаем в ближайшие две недели. Если все это было фарсом, конечно, будет обидно. Зачем нас терзали, выслушивали, зачем люди напрягались и работали. Труд был проделан просто фантастический. Огромное спасибо нашему адвокату Тагиру Самокаеву и его помощнице. Спасибо Дмитрию Лоеву пресс-аташе СБР, который с нами ездил. Спасибо нашей переводчице Наталье, она просто фантастически говорит по-английски. Если мы с Альбиной и Катей имели возможность гулять здесь по городу, то эти люди с утра до вечера занимались бумажной работой, они реально работали, и очень хочется их за это поблагодарить. И хочется пожелать скорейшего выздоровления Елене Романовне Аникиной.
— Кстати, «доброжелатели» уже открыто высказывают свои сомнения по поводу болезни исполнительного директора СБР.
— Это бред. Человек, действительно, заболел. В любом случае, ей бы не дали там говорить, потому что Дмитрию Лоеву даже не предоставили слова. Он просто присутствовал там как представитель СБР и вообще не говорил. Так что слава Богу, что Елена Романовна не поехала туда вместо того, чтобы вылечиться.
— Дима, скажи, пожалуйста, если вердикт не изменится, каковы будут ваши дальнейшие действия?
— Мы с нашим адвокатом изначально планировали, что в том случае, если вердикт будет дисквалификация от двух лет и выше, мы будем обжаловать это решение в суде. Потому что открытых вопросов по-прежнему остается очень много. Наш адвокат настроен очень серьезно, иначе не было бы никакого смысла затевать это все. Кроме того, руководство СБР еще не закончило расследование.
— И на сколько же еще все может затянуться?
— Не знаю на сколько, но, по-моему, пора приступать к активным тренировкам.
Мария Вдовенко,
Официальный сайт Дмитрия Ярошенко
