«Меня не удивляет, что ВАДА пытается добраться до меня. Меня там не очень любят, я выступал с критикой того, что они делали», — цитирует Бессеберга VG. По его словам, он не понимает, как можно манипулировать допинг-тестами. Кроме того, он не занимается антидопинговой работой в IBU.
Бессеберг сообщил, что за антидопинг в федерации отвечает вице-президент по медицинским вопросам Джеймс Каррабре из Канады. Он — один из тех в федерации, у кого есть доступ к системе ADAMS, в которой хранится информация о допинг-тестах биатлонистов. По мнению Бессеберга, теоретически манипуляции с пробами возможны только через лабораторию:
«Когда забирают пробу, её анализируют в аккредитованной ВАДА лаборатории. Результат попадает в систему ADAMS, копия идёт к нам. У нас четыре человека имеют к ней доступ — Каррабре, генсек Николь Реш, администратор по антидопингу и один из врачей с Кубка мира. Каррабре говорит, что из ADAMS невозможно удалить результаты», — цитирует Бессеберга TV2.
— Мы используем только национальные антидопинговые агентства и группы, которые работают с этим и имеют аккредитацию WADA. Только полученные ими данные могут быть заложены в систему. Это я проверил, и когда цифры введены, никто не сможет зайти и удалить или изменить их.
– Так что IBU не имеет отношения к паспортам крови?
– Нет. Не более того, что мы получаем информацию, если появляется подозрительный паспорт или данные какого-то из паспортов четко указывают на наличие допинга. Если такой случай имеет место, то мы издаем постановление и передаем дело независимому антидопинговому комитету для слушаний. Они выносят по делу вердикт.
Если есть подозрительный образец крови, то по договоренности с аккредитованной WADA лабораторией в Осло мы отправляем им этот образец. Они проводят первую оценку. Затем данные отправляется группе экспертов, которая дает свое заключение. Обычно после этого они отправляют дело авторизованной группе WADA, где три человека тоже рассматривают эти данные.
Правило WADA таково, что если все три эксперта едины во мнении, что проба положительна, то открывается допинговое дело. Если единства нет, но нам отправляется сообщение, что нужно продолжить целенаправленное тестирование.
За последние пару лет у нас было одиннадцать подобных дел, когда мы получали от экспертов заключение о продолжении тестирования. Одиннадцатый случай особый, он находится на рассмотрении в системе с 2012 года.
Там есть вероятность, что какие-то биологические или генетические причины ведут к тому, что спортсмен все время находится в зоне подозрительных или аномальных показателей крови. Сейчас специализированная лаборатория в Белфасте проводит оценку, и, насколько я знаю, мы рассчитываем получить ответ оттуда через две-три недели.
– По информации VG, вас обвиняют в сокрытии 65 случаев применения допинга российскими биатлонистами, начиная с 2011 года. Что вы скажете об этом?
– Это неправда. Я не скрыл ни единой допинг-пробы.
– Как получилось, что информация всплыла сейчас?
– Не знаю. Честно говоря, я думаю, что Родченков хочет привлечь к себе внимание. Он особенным образом высказался в прямом интервью NRK, но в то же время, наши юристы, занимающиеся делами российских спортсменов, не имеют к нему доступа. Он главный свидетель, но не явился на слушание по апелляциям 39 русских.
– Вы не допускаете, что совершили ошибку в некоторых допинговых случаях за 30 лет работы?
– Нет, я не могу припомнить такого. Обвинение состоит в том, что мы недостаточно хорошо разбирались с подозрительными допинг-пробами. Я твердо уверен, что невозможно скрыть пробы крови при существующей у нас системе.
– Le Monde утверждает, что вы получали деньги за сокрытие следов применения допинга. Что вы на это скажете?
– Это неправда. Могу сказать, что я не получал ни одного доллара, ни одного евро.
– Принимали ли каким-либо образом участие в сокрытии русского допинга?
– Нет, я этого не делал.
– Вы получали деньги от русских, чтобы «поддержать интересы России»?
– Нет.
– Как вы восприняли серьезные обвинения в свой адрес?
– Я бы солгал, сказав, что это меня не задело. Но больше всего меня беспокоит то, что все это отразится на репутации биатлона.
– Как вы восприняли обыски?
– В таких делах это обычное дело, с конфискацией телефона и компьютера. Меня не было дома.
– Что самое худшее в этом деле?
– Мне, как человеку, это неприятно, и это плохо для репутации биатлона. После 30 лет можно уходить, но не такой финал я себе представлял, – сказал Бессеберг.
